Паразиты сознания 4

[OSHO-Bhagavan]

Очевидно, мне следовало оказать сопротив¬ление, но я все же решил не раскрывать свои карты и пока начал сопротивляться пассивно, как будто и не догадывался об их давлении. По-видимому, для них это выглядело так, словно они пытаются сдви¬нуть с места стотонный камень. Давление усили¬валось, но я чувствовал спокойную уверенность в своих силах, зная, что в состоянии противостоять нажиму даже в пятьдесят раз более сильному.
Однако полчаса спустя я уже чувствовал себя так, словно усилием воли держал на весу целую гору величиной с Эверест. У меня все еще оставался не¬малый запас сил, но вскоре он мог оказаться исчер¬панным. Мне ничего не оставалось делать, как раскрыть карты. Напрягшись, словно человек, раз¬рывающий узы, я отшвырнул от себя паразитов, потом сфокусировал луч своего внимания настолько, что его интенсивность приблизилась к интенсив¬ности оргазма, и направил луч на них. Я мог бы сделать его и еще в десять раз интенсивнее, но не хотел, чтобы им стали известны все мои возмож¬ности. Я все еще сохранял спокойствие и не испыты¬вал никакой паники. В каком-то смысле эта схватка даже доставляла мне удовольствие. Если бы я одер¬жал победу, это означало бы, что на будущее мне уже не придется так тщательно сдерживать свои силы: им теперь в любом случае все известно.
Однако результат моих усилий меня разочаро¬вал. Груз свалился с моего сознания, паразиты отступили, но у меня было ощущение, что они остались невредимы, как будто я сражался с тенью. Было бы гораздо приятнее почувствовать, что мои удары достигли цели, как чувствует это боксер, пос¬лав противника в нокдаун; но, очевидно, этого не произошло.
Немедленно после этого паразиты вновь пере¬шли в атаку. На сей раз она была такой внезапной и стремительной, что я оказался вынужден пари¬ровать ее без всякой подготовки. Я чувствовал себя так, будто защищаю собственный дом от нападения шайки бродяг. Моими противниками были существа низшего порядка, этот отвратительный сброд не имел никакого права находиться в моем сознании. Как крысы из сточной канавы, они обнаглели, уве¬ровав в свои силы. и теперь я должен показать им, что не потерплю этого. Страха перед ними я не чув¬ствовал, зная, что сражаюсь на собственной тер¬ритории. И как только они вернулись, я нанес им новый сокрушительный удар, от которого они снова бросились врассыпную.
Непосвященные время от времени спрашивают меня, действительно ли я «вижу» паразитов и считаю, что они имеют какую-то определенную фор¬му. На это я отвечаю — нет. Чтобы понять ощу¬щения, о которых я говорю, представьте себе такую картину. Вам жарко, вы устали, все на свете идет как-то не так. Только вы начинаете переходить улицу, как перед вами проносится автобус, едва не отдавив вам ногу; весь мир кажется вам враждеб¬ным, словно выстроившаяся в два ряда толпа хулиганов, через которую вам предстоит пройти. Привычное чувство безопасности исчезло, все пред¬ставляется пугающе хрупким и ненадежным. Вот так и чувствует себя человек, подвергшийся напа¬дению паразитов. Прежде я принимал все это за обычный приступ пессимизма и плохого настроения и тут же находил какой-нибудь повод для беспокой¬ства, чтобы их оправдать. Каждый из нас участвует в таких схватках по сто раз на дню. Но победу в них одерживают только те, кто способен отбросить привычные отрицательные переживания, преодолеть тревогу, обрести целеустремленность и веру в победу. Как черпать силы для этого в собственной «тайной внутренней жизни», известно всем, просто тренировка, которую я прошел за последние меся¬цы, облегчила мне доступ к этой тайной жизни- Ис¬точником моей силы был оптимизм, «позитивное мышление», если можно использовать здесь это сомнительное выражение.
Моя схватка с паразитами продолжалась, навер¬ное, с час. Я не позволял себе задумываться о том, что случится, если их многие миллионы и они смо¬гут атаковать меня неделю за неделей, пока мое соз¬нание не придет в полное истощение. Как только эта мысль приходила мне в голову, я отгонял ее, хотя в этом, конечно, и состояла главная опасность.
К пяти утра я был немного утомлен, но не испы¬тывал никакой депрессии. И тут у меня появилось ощущение, что они получили подкрепление и гото¬вятся к новой атаке. На этот раз я решил рискнуть и подпустить их поближе: мне хотелось выяснить, могу ли я причинить им действительный ущерб. Они навалились на меня, как огромная разъяренная толпа, теснясь все ближе и ближе, пока я не почув¬ствовал, что вот-вот задохнусь. Ощущение было ужасное — словно кто-то, держа вашу руку в тисках, понемногу завинчивает их. Давление уси¬ливалось, но я все еще не оказывал сопротивления. Наконец, поняв, что больше мне не выдержать, я собрал все силы своего сознания и нанес удар, как будто выстрелив из пушки в самую гущу толпы. На этот раз ошибки быть не могло: хоть они и были не тяжелее мушиного роя. но скопились в таком мно¬жестве, что не успели вовремя отступить, и я с удов¬летворением почувствовал, что причинил им заметный ущерб.
После этого на полчаса наступило затишье. Па¬разиты все еще находились здесь, рядом, но было очевидно, что они заметно обескуражены. Позже я понял, почему. За эти месяцы подготовки я на¬учился черпать из своих внутренних источников огромные количества душевной энергии, не уступа¬ющие по силе взрыву водородной бомбы. До сих пор я еще ни разу не пользовался этой энергией и не имел представления о ее мощи. Паразиты, накинув¬шиеся на меня, как полчища крыс на котенка, вдруг обнаружили, что вместо котенка наткнулись на могучего тигра, — неудивительно, что это их ошеломило.
Я испытывал полное удовлетворение. Хоть я и напряг все свои силы, чтобы дать отпор, никакого истощения я не ощущал и чувствовал себя таким нее свежим и сильным, как обычно. Воодушевленный успехом, я был уверен, что смогу продержаться так не одну неделю.
Однако когда за занавесками стало светать, я понял, что мне предстоит нечто такое, чего я не ожидал. У меня появилось странное ощущение — словно мои ноги вдруг оказались погружены в хо¬лодную воду, которая понемногу поднимается все выше и выше. Только спустя некоторое время я со¬образил, что они атакуют меня из такой части моего сознания, о самом существовании которой я и не подозревал. Я был силен своими знаниями, но мне следовало бы понимать» что мои знания о собствен¬ном внутреннем мире так же жалки и ничтожны, как знания астронома, который, изучив лишь Сол¬нечную систему, считает, что ему известна вся Все¬ленная.
Область, откуда меня теперь атаковали паразиты, находилась намного глубже, чем все. что я знал о собственном «я». Правда, я и раньше иног¬да задумывался над такой возможностью, но всякий раз откладывал ее исследование на более позднее время (и правильно делал). Мне часто приходило в голову, что жизнь человека целиком основывается на предпосылках, которые мы воспринимаем как данное. Ребенок воспринимает как данное своих родителей и свой дом; позже он начинает вос¬принимать как данное свою страну и общество. Эти подпорки нам необходимы, потому что мы всегда должны от чего-то отталкиваться. Ребенок, не име¬ющий ни родителей, ни дома, вырастает с ощу¬щением постоянно грозящей ему опасности. Бывает, что и ребенок, выросший в уютном доме, впос¬ледствии принимается критиковать своих родителей или даже совсем отвергает их (хотя это и маловеро¬ятно), но он начинает это делать лишь тогда, когда твердо стоит на собственных ногах.
Оригинальным мыслителем человек может стать только после того, как одну за другой выбьет у себя из-под ног эти подпорки. Он может по-преж¬нему любить своих родителей или свою страну, но он любит их с позиции силы — силы, в основе кото¬рой лежит отторжение.
Однако большинство людей так и не способно научиться стоять на собственных ногах. Они ленивы и предпочитает опираться на подпорки. Человек мо¬жет бесстрашно развивать самые смелые и ори¬гинальные математические теории, но в то же время оставаться под башмаком у своей жены. Он может быть свободомыслящим философом и при этом в большей степени, чем он сам готов признать, жаждать восхищения друзей, учеников и поклонников. Короче говоря, люди никогда не отказываются от всех подпорок сразу: они подвергают сомнению лишь некоторые из них, но остальные продолжают принимать как данное.
Я был так поглощен увлекательным путе¬шествием по новым континентам духа, освобож¬дением от своей прежней индивидуальности и многими усвоенными ею предпосылками, что совер¬шенно не сознавал, насколько прочно еще опираюсь на десятки других, столь же привычных предпосы¬лок. Например, понимая, что моя индивидуальность претерпела большие изменения, я все еще сохранял ощущение собственного «я», а ведь оно подобно яко¬рю, лежащему на самом дне глубочайшего моря. Я все еще воспринимал себя частью человечества. Я все еще смотрел на себя как на обитателя Солнечной системы и Вселенной, существующей в определен¬ном пространстве-времени. Я принимал пространст¬во и время как данное. Мне не приходило в голову задуматься о том, где я находился до своего рож¬дения и где окажусь после смерти. Я даже не осоз¬навал, что существует проблема моей смерти — все мысли об этом я откладывал на потом.
А теперь паразиты, спустившись на дно моей личности, принялись подрывать сами ее основы — яснее выразиться я не могу. Не то чтобы они в бук¬вальном смысле слова начали вытаскивать из дна все эти якоря, — нет, это превышало их силы. Одна¬ко они оказались способны сотрясать якорную цепь, и я внезапно ощутил неуверенность в себе на таком уровне, который без всяких колебаний принимал как данное. Передо мной вдруг возник вопрос — а кто я такой, в самом глубоком смысле этого слова?
Подобно смелому мыслителю, который отвергает патриотизм и религию, я отверг все обычные обсто¬ятельства, которые определили мою индивидуаль¬ность: случайность моего рождения в данном месте и в данное время, случайность появления на свет в виде человека, а не собаки или рыбы, случайность, наделившую меня могучим инстинктом жизни. Отбросив все эти случайности, я превратился в го¬лый клочок чистого сознания, противопоставля¬ющий себя всей Вселенной. Но тут я понял, что это так называемое «чистое сознание» так же про¬извольно и случайно, как и мое имя. Противопо¬ставлять себя Вселенной оно в состоянии лишь путем навешивания на нее ярлыков. Как может су¬ществовать «чистое сознание», если я воспринимаю вот этот предмет как книгу, а вон тот-как стол? Моими глазами видит Вселенную все та же крохот¬ная человеческая индивидуальность, и стоило мне попытаться выйти за ее пределы, как все превраща¬лось в пустоту.
Все это были отнюдь не праздные размышления. Я с боем пробивался вглубь, чтобы достигнуть ка¬кой-то твердой почвы, на которую мог бы опереться в борьбе с паразитами. А у них хватило хитрости показать мне, что я стою над бездной. Я внезапно осознал, что мы принимаем как данное пространст¬во и время, хотя смерть выводит нас за их пределы. Мне стало ясно: то. что мы называем «существо¬ванием», означает существование в пространстве и времени, а эта Вселенная пространства и времени вовсе не абсолютна. Все на свете внезапно оберну¬лось нелепостью, и впервые что-то внутри меня дрогнуло от жуткого ощущения слабости и неуве¬ренности. Все, что я в этой Вселенной принимал как данное, теперь, очевидно, подлежало сомнению, все могло оказаться иллюзией. Как мыслителя меня за¬вела в ловушку прежняя романтическая привычка — считать, что злоключения тела ничем не грозят ду¬ху, что тело — нечто тривиальное и частное, а дух — нечто универсальное и всеобщее. При таком подходе сознание, естественно, выступает в роли вечного, не¬подвластного страху наблюдателя. Но теперь я с полной ясностью почувствовал, что если произволь¬на сама Вселенная, то и мое сознание столь же слу¬чайно и уязвимо, как мое тело. В такие моменты невольно вспоминаешь пережитые периоды забытья и бреда, когда сознание представляется даже более уязвимым» чем тело, и закрадывается мысль, что дух спасает от распада лишь стойкость тела.
Вот такая бездна внезапно разверзлась у меня под ногами. Я даже не испытал страха — это была бы слишком человеческая реакция. На самом деле я словно соприкоснулся с ледяной действительностью, где все человеческое кажется пустым маскарадом^ где маскарадом представляется сама жизнь. Эта действительность нанесла удар в самое сердце моего существования, в такое место, которое я считал неприкосновенным. Я чувствовал себя в положении короля, который всю жизнь отдавал приказы, вы¬полнявшиеся беспрекословно, и вдруг попал в руки варваров, которые собираются распороть ему живот мечом. Эта ужасающая действительность мгновенно свела к нулю все, чем я был, превратила все в иллюзию. В тот момент мне было совершенно не¬важно, победят паразиты или нет. Вся моя сила, все мужество покинули меня. Я был как корабль, нале¬тевший на скалу и впервые осознавший, что ему мо¬жет грозить гибель. Паразиты больше не шли в атаку. Они наблю¬дали за мной, как наблюдали бы за судорогами животного, получившего смертельную дозу яда. Я попытался собраться с силами, чтобы приготовиться противостоять им, но чувствовал себя парализован¬ным, бессильным. Все лишилось смысла. Сила моего духа обернулась против меня. Прежде мое сознание лишь бегло и слабо отражало жизнь, теперь же оно немигающим взором созерцало пустоту.
Они допустили ошибку, что не напали на меня в тот момент. Я был бы побежден, потому что почти совсем лишился сил и не имел времени их восста¬новить. Вот так они убили Карела Вейсмана — те¬перь я знал это точно. При виде этой лишенной всякого смысла пустоты невольно рождается мысль, что даже смерть не может быть хуже. Человек чув¬ствует, что жить — значит всего лишь цепляться за свое жалкое тело с его иллюзиями. Он видит свое тело, как видят Землю из космоса, с той разницей, что понимает при этом — возвращаться туда ему незачем.
Да, им надо было бы напасть на меня тогда. Мо¬жет быть, смерть Карела убедила их, что я умру точ¬но так же, от собственной руки. Но у меня такого искушения не появилось: мое сознание не испыты¬вало невротического давления, которое заставило бы яленя мечтать об избавлении. Только нервная жен¬щина падает в обморок, когда на нее кто-то набра¬сывается; женщина, сильная духом, понимает, что это не спасение.
И тут у меня появилась мысль, которая помогла мне изменить ход событий. Она состояла в том, что если эти существа сознательно вызвали у меня ощу¬щение полной бессмысленности бытия — значит, они должны в каком-то смысле существовать отдельно от него, по ту его сторону. Как только эта мысль мелькнула у меня в голове, силы начали ко мне возвращаться. Теперь я видел, что паразиты на¬меренно довели меня до такого состояния — как охотники на черепах переворачивают их брюхом вверх: они понимали, что именно с этой стороны че¬ловек уязвимее всего.
Но если так, то, значит, они и сами знают, что это ощущение пустоты есть иллюзия. Мой дух сопротивлялся ей, как мог, но он оказался на лож¬ном пути. Взрослому очень легко запугать ребенка, воспользовавшись его незнанием. Он может, напри¬мер, довести его до безумия, начинив его мозг страшными историями — вроде рассказов про Дра-кулу и Франкенштейна, — а потом показать ему Бу-хенвальд и Бельзен, чтобы доказать, что на самом деле мир еще страшнее. В каком-то смысле это так и есть, однако только взрослому под силу разгадать уловку и понять, что ужасы Бельзена и Бухенвальда не обязательно присущи природе вещей, что их можно победить силой человеческой порядочности. А что если эти существа точно так же пользуются моим незнанием? Мне представлялось, что я мыслю логично — что нам позволяют продолжать жить лишь подпорки, которые оказались иллюзиями. Но ведь ребенок может разувериться в непогрешимости своих родителей, не перестав их любить. Другими словами, даже когда иллюзии исчезают, все равно остается действительность, достойная любви. Не может ли быть так, что эта жуткая агония — или, точнее, жуткое отсутствие агонии, это ощущение беспредельного холода действительности — не опас¬нее боли, которую испытывает ребенок при падении?
Я изо всех сил уцепился за эту возможность. По¬том мне пришла в голову еще одна мысль, которая тоже меня немного успокоила. Я сообразил, что» со¬зерцая эту чуждую о Вселенную » и сознавая ее произвольность и абсурдность, совершаю самую дре¬внюю из человеческих ошибок — считаю, что слово «Вселенная» означает Вселенную, которая вне меня, Но ведь я уже знал, что сознание само по себе — Вселенная!
Первую ошибку они допустили, не напав на ме¬ня, когда я был растерян и обессилен. Теперь они допустили следующую, еще большую. Увидев, что я каким-то образом прихожу в себя, они пошли в ре¬шительное наступление.
Сначала меня охватила паника. Я знал, что у меня не хватит сил отбить это наступление. Тот взгляд, брошенный мной в бездну, лишил меня му¬жества, и теперь оно лишь со временем могло ко мне вернуться.
Но в этот момент меня осенило. Я увидел, что следует из моих рассуждений о ребенке. Ребенка можно запугать, пользуясь его незнанием, только потому, что он недооценивает свои силы. Он не понимает, что в потенции он взрослый — может быть, ученый, поэт или вождь.
Я мгновенно понял, что и со мной, возможно, происходит то же самое. И тут я вспомнил рассказ Карела о его первом сражении с паразитами — о том, как против них поднялись его самые глубинные жизненные силы. Может быть, существу¬ют еще более глубокие уровни духа, чем те, где я до сих пор черпал свою энергию? И мне припомнилось ощущение, нередко посещавшее меня за последние несколько месяцев: что нас преследует какое-то ве¬зение, то, что я назвал «богом археологов», — некая благодатная сила, чья цель состоит в том, чтобы оберегать жизнь.
Верующий, несомненно, отождествил бы такую силу с Богом. Для меня это не имело значения. Я просто вдруг понял, что могу обрести неожиданного союзника. И как только у меня мелькнула эта мысль, я словно услышал трубные звуки армии, идущей ко мне на помощь. Меня охватило вооду¬шевление, какого я еще никогда не испытывал. Это чувство облегчения и торжества невозможно вы¬разить никаким обычным способом; плакать, сме¬яться, кричать от восторга здесь было бы так же нелепо, как пытаться вычерпать море наперстком. Едва появившись, это чувство распространялось вширь, как атомный взрыв. Еще немного, и оно внушило бы мне больший страх, чем сами пара¬зиты. И в то же время я знал, что эта мощь вызвана к жизни мной самим, она — не какая-то «третья сила», лежащая вне меня и вне паразитов, а некая исходящая из меня самого могучая, но пассивная благодать, нечто такое, что не способно действовать самостоятельно, но к чему можно прибегнуть.
Я преодолел страх и схватился за эту силу. Стиснув зубы, я своей волей направил ее против паразитов. К моему удивлению, она оказалась мне послушна. Я обратил против паразитов всю ее мощь, ослепленный и опьяненный, испытывая ощущения, которые мне даже не снились, и чувствуя, что не в состоянии даже приблизиться к их пониманию. Все слова, мысли, представления, какие я знал, завер¬телись, как сухие листья, подхваченные могучим ураганом.
Паразиты слишком поздно поняли, что их ждет. Очевидно, в каком-то смысле слова они были столь же неопытны, как и я, и до этой минуты мы сражались, как слепой со слепыми. Невыразимо жгучий вихрь охватил их, словно струя пламени из гигантского огнемета, и они вспыхнули, будто ба¬бочки на огне. Это продолжалось всего каких-нибудь несколько секунд: у меня появилось такое чувство, что если продолжать дальше, то в этом будет что-то нечестное, как будто я стал бы стрелять по детям из автомата. Я отключил этот поток энергии, чувствуя, как он продолжает с ревом бушевать где-то внутри меня и как вокруг моей головы потрескивает что-то вроде электрических искр. Мне даже показалось, что из груди у меня исходит какое-то голубовато-зе¬леное сияние. Могучие волны энергии все еще катились одна за другой, сопровождаемые раска¬тами грома, но я знал, что нужда в них уже мино¬вала, и нежился в этом потоке, зажмурив глаза и сознавая, что он способен уничтожить и меня само¬го. Понемногу он стал убывать, и, несмотря на мой восторг и благодарность, я был этому рад: слишком велика была его мощь.
Я снова оказался в своей комнате, проведя где-то вне ее много часов. Снизу доносился уличный шум. Электрические часы показывали половину де¬сятого. Моя постель вся намокла от пота — она была так мокра, словно туда вылили целую ванну воды. Что-то случилось с моим зрением: предметы немного двоились и были как будто окружены светлой каем¬кой. Но все виделось мне невероятно ясно и четко — только теперь я понял, как действует мескалин на зрение, о чем в свое время писал Олдос Хаксли.
Я знал, что теперь меня подстерегает новая опасность: мне нельзя размышлять о том, что произошло, иначе я безнадежно запутаюсь и впаду в депрессию. По сути, я находился в еще большей опасности, чем полчаса назад, когда впервые загля¬нул в бездну. Поэтому я усилием воли заставил себя думать о другом, о повседневных делах. Я не хотел задаваться вопросом, зачем мне сражаться с паразитами сознания, если я обладаю такой мощью, зачем человечество ведет ожесточенную битву за жизнь, если оно способно мгновенно решить любую проблему. Не хотел я размышлять и о том, не было ли все это какой-то игрой.
Я поспешил в ванную и умылся. При взгляде в зеркало меня поразило, какой у меня свежий и нор¬мальный вид. На моем лице не было заметно никаких следов прошедшей битвы, если не считать того, что я как будто чуть осунулся. А когда я встал на весы, меня поджидал еще один сюрприз: я стал легче на тринадцать килограммов.
Раздался звонок видеофона — звонил прези-Д-дент компании «АИУ». Я посмотрел на него как на существо из другого мира. Он же, увидев ме ня, как мне показалось, испытал большое облег¬чение. Оказывается, ко мне с восьми часов пытаются дозвониться репортеры. Дело в том, что за эту ночь умерли двадцать моих коллег: Джоберти, Кэртис, Ремизов, Шлаф, Херцог, Хлебников, Эймс, Томсон, Дидринг, Ласкаратос, Спенсфилд, Сигрид Эльгстрем — в общем, все. кроме братьев Грау, Флейшмана, Райха, меня — и Жоржа Рибо. Первые четверо, видимо, скончались от сердечного присту¬па. Сигрид Эльгстрем перерезала себе сначала вены на руках, а потом горло. Хлебников и Ласкаратос выпрыгнули из окон и разбились. Томсон, очевидно, сломал себе шею во время чего-то похожего на эпилептический припадок. Херцог застрелил всю свою семью, а потом и себя. Остальные приняли яд или чрезмерные дозы лекарств, а двое скончались от кровоизлияния в мозг.
Ребке очень нервничал, опасаясь, что про ком¬панию «АИУ» пойдет дурная слава: все жертвы за последние недели были моими гостями — и гостями «АИУ», — и большинство из них Ребке принимал сам. Я успокоил его, как мог, хотя и сам был глубо¬ко потрясен, и просил не допускать ко мне никаких репортеров. Когда же он сказал, что пытался звонить Райху, но ответа не было, я почувствовал, что у меня внутри все словно превратилось в лед. Тем временем начиналась реакция — меня неу¬держимо клонило ко сну. Однако я, воспользо¬вавшись нашим кодом, набрал номер Райха. Невозможно описать, какое я испытал облегчение, когда на экране появилось его дицо. Первыми сло¬вами Райха были:
— Слава Богу, что с вами все в порядке.
— Со мной-то — да, но как вы? Вид у вас ужасный.
— Они и к вам опять ночью приходили?
— Да, на всю ночь. Ко всем нашим. Через пять минут я был уже у него, задер¬жавшись только, чтобы сообщить Ребке, что у Райха все в порядке. Но когда я его увидел, я понял, что несколько приукрасил положение. Он выглядел, как человек, который только начал поправляться после полугодовой болезни. Лицо у него было серое и пос¬таревшее.
Райх пережил примерно то же самое, что и я, за одним лишь важным исключением: они не пробо¬вали применить к нему метод «тотального подрыва духа». Они просто давили на него всю ночь, волна за волной. К утру им удалось проделать что-то вроде бреши в его душевной броне, вызвать течь в его ре¬зервуарах энергии. Из-за этого он и оказался таким обессиленным и истощенным. Но когда он уже на¬чал думать, что поражения не избежать, атаки пре¬кратились.
Я легко догадался, когда это случилось: в тот самый момент, когда я испепелил их пламенем своей энергии. Райх подтвердил, что это было примерно за полчаса до того, как я ему позвонил. Перед этим он слышал много звонков, но был совер¬шенно без сил и не мог ответить.
Известие о судьбе остальных подействовало на него угнетающе, но, когда он услышал мою историю, к нему вернулись надежда и мужество. Я постарался объяснить ему, как им удалось подорвать мой дух и как я призвал на помощь божественную силу, которая позволила мне одержать над ними верх. Это было все, чего ему не хватало, — знать, что он ошибался, полагая, что мы перед ними беспо¬мощны. Те, кто владеет феноменологическим мето¬дом, очень быстро оправляются после физических или душевных катастроф — и это естественно, ведь они находятся в прямом контакте с первоисточ¬ником энергии, приводящей в движение каждого че¬ловека. Полчаса спустя Райх уже не выглядел больным и разделял мое воодушевление.
Я потратил большую часть утра на то, чтобы объяснить ему, как именно они подорвали мой дух и как можно этому противостоять. Для этого пона¬добилось научить Райха самого добровольно « подрывать свой дух » и исследовать основы своей индивидуальности. Я убедился, что его темперамент коренным образом отличается от моего: в одних отношениях он оказался гораздо сильнее, в других слабее.
В полдень нас оторвал от занятий Ребке, кото¬рый заглянул с нами повидаться. К этому времени газеты уже раструбили на весь свет о «ночи само¬убийства и гадали о том, какую роль в ней сыграли мы с Райхом. Ребке сказал, что ко всей территории компании, занимающей триста гектаров, физически невозможно подступиться: она окружена сплошным кольцом из вертолетов, на которых прилетели жур¬налисты.
Наскоро прощупав сознание Ребке, я увидел, что оно недостаточно сильно, чтобы можно было ска¬зать ему всю правду. У меня было большое иску¬шение полностью завладеть его сознанием — уже ранним утром я понял, что теперь в состоянии это сделать. Однако меня удержало уважение к правам личности. Вместо этого мы рассказали ему историю, которая была близка к истине и которую в то же время он был в состоянии понять. Она сводилась к тому, что Антикадатианское общество оказалось право: ведя раскопки в Кара-тепе, мы разбудили мо¬гущественные и опасные силы — самих Великих Древних. Все же остальное более или менее соответ¬ствовало действительности: мы сказали, что эти су¬щества обладают душевными силами, способными лишить человека рассудка, что они задались целью истребить человечество или, по меньшей мере, пора¬ботить его, чтобы вновь править Солнечной систе¬мой, но пока еще недостаточно для этого сильны. Если мы сумеем вовремя нанести им поражение, их можно будет совершенно изгнать из нашей Га¬лактики, а то и уничтожить.
В сущности, мы изложили истину о паразитах в виде детской сказки — такой, чтобы всякий мог ее понять и при этом не слишком испугаться. Мы даже наделили эти существа именем, которое позаимство¬вали из мифологии Лавкрафта, — мы назвали их тсатхоггуанами.
В заключение мы торжественно задали ему воп¬рос: следует ли сообщить человечеству о грозящей ему опасности или это вызовет еще более опасную панику? Ребке побелел, как мел, и начал задыхаясь ходить по комнате — он пытался преодолеть приступ астмы, и я помогал ему. В конце концов он сказал, что, по его мнению, мы должны рассказать людям обо всем. Любопытно: у него и в мыслях не было, что можно нам не поверить, — он находился в полной нашей власти.
Однако не прошло и часа, как мы поняли, что «тсатхоггуаны» по-прежнему на шаг впереди нас. Агентство «Юнайтед Пресс» распрос "ранило за¬явление Жоржа Рибо, в котором он обвинил нас с Райхом в убийстве и мошенничестве. В заявлении, в частности, говорилось:
«Месяц назад ко мне обратился Винсент Джо-берти, ассистент профессора Зигмунда Флейшмана из Берлинского университета. Он сообщил, что не¬большая группа ученых создала Лигу спасения мира, и предложил мне в нее вступить. Впос¬ледствии меня познакомили с другими ее членами (дальше следовал список) и с основателями Лиги — Вольфгангом Райхом и Гилбертом Остином, которые обнаружили развалины Кадата. Их открытие внушило им мысль стать спасителями мира: они решили, что нужно объединить мир против некоего общего врага. Таким общим врагом должны были стать «Великие Древние» из Кадата... Все мы долж¬ны были пообещать им поддерживать этот обман, что бы ни случилось. Райх и Остин считали, что лишь группа хорошо известных ученых способна убедить мир в истинности этой фантастической истории... Меня просили вместе со всеми другими подвергнуться гипнозу, но я отказался. В конце концов, под угрозой смерти я дал согласие на один сеанс. Мои собственные гипнотические способности позволили мне обмануть их и сделать вид, будто я стал их рабом &...
Короче говоря, Рибо утверждал, будто случившееся в ту ночь было результатом односто¬ронних договоров о самоубийстве, заключенных по нашей с Райхом инициативе. Цель состояла в том, чтобы окончательно убедить мир в появлении у че¬ловечества опасного врага. Райх и я будто бы обе¬щали, что умрем вместе с остальными, и наши откровения, касающиеся Великих Древних, будут преданы гласности после нашей смерти.
Это была, конечно, фантастика, но придумано было неплохо. История невероятная, — однако столь же невероятно, чтобы двадцать ведущих ученых одновременно покончили с собой, а наше альтер¬нативное объяснение выглядело бы таким же неве¬роятным и фантастическим.
Если бы не моя победа над паразитами, это ста¬ло бы самым печальным моментом моей жизни. Все¬го двадцать четыре часа назад все, казалось, шло прекрасно По нашим расчетам, уже через месяц мы были бы готовы объявить обо всем миру, а к тому времени у нас уже собралась бы солидная команда. Теперь почти все было разрушено, а Рибо прев¬ратился в союзника ~ или жертву — паразитов и обратил против нас наши собственные прекрасно продуманные планы. В отношении того, чтобы убедить мир, паразиты определенно одержали над нами верх. Мы не имеем никаких доказательств их существования, и такие доказательства у нас не появятся — уж об этом они позаботятся. Если мы теперь опубликуем нашу историю про тсатхоггуа-нов, Рибо просто предложит нам доказать, что это не выдумка. И единственными, кто нам поверит, бу¬дут члены Антикадатианского общества! Внезапно Райх сказал:
— Нет никакого смысла сидеть тут и раздумы¬вать. Мы слишком медлим, эти твари нас все время обгоняют. Надо спешить.
— Что вы предлагаете?
— Нужно связаться с Флейшманом и с братьями Грау и выяснить, насколько плохо им пришлось. Если они так же обессилены, как я был четыре часа назад, паразиты сейчас вполне могут их уничтожить.
Мы попытались связаться с Берлином по видео¬фону, но это оказалось невозможно. До Диярбакыра пыталось дозвониться столько людей, что все кана¬лы связи были безнадежно забиты. Мы позвонили Ребке и сказали, что нам немедленно нужен ракет¬ный самолет, чтобы лететь в Берлин, и что это нуж¬но хранить в абсолютной тайне. Было ясно, что «признания» Рибо встревожили Ребке, так что нам пришлось потратить десять минут на то, чтобы подпитать энергией его сознание. Это была нелегкая работа — дух его был так слаб, что с таким же успехом мы могли пытаться наполнить водой дырявое ведро. В конце концов это нам удалось — но только после того, как мы воззвали к его алчности и тщес¬лавию, указав, что в качестве нашего главного со¬юзника он непременно прославится, а его фирме будет обеспечено процветание.
Вместе с Ребке мы придумали небольшую хитрость, которая должна была сбить с толку жур¬налистов. Мы с Райхом сделали телезапись, в кото¬рой Райх отвечал на вызов по видеофону, а я стоял позади него; потом Райх сердито кричал оператору, чтобы с нами больше никого не соединяли. Мы до¬говорились, что через полчаса после нашего отлета какого-нибудь репортера «случайно» соединят с нашим номером и покажут ему эту запись.
Хитрость удалась. Сидя в ракете, приземляв¬шейся в Берлине, мы видели самих себя по те¬левидению. Репортер, которому удалось «прорваться к нам», записал «беседу» на пленку, и двадцать минут спустя она была ретранслирована из Диярба-кыра на весь мир. Очевидно, несмотря на заявление для прессы, сделанное Ребке, многих волновал воп¬рос, живы ли мы еще, и эта новость была немедлен¬но предана самой широкой огласке. Благодаря этому хотя несколько человек и узнали нас, когда мы прибыли в берлинский аэропорт, они, видимо, решили, что это им померещилось.
Однако приехав к дому Флейшмана, мы были вынуждены раскрыть свое инкогнито. Другого вы¬хода не было: дом окружали репортеры, и иначе мы не смогли бы попасть внутрь. Но тут мы обнаружи¬ли, что нашие телекинетические способности имеют одно полезное свойство. Оказывается, мы в каком-то смысле слова можем делаться «невидимыми » — перехватывать луч внимания, направленный на нас, и отводить его в сторону, так что люди нас просто не замечают. Таким способом нам удалось подобраться к самой парадной двери дома Флейшма¬на и даже позвонить в звонок, прежде чем на нас обратили внимание. Тут все бросились к нам, но, к счастью, в этот момент мы услышали из динамика голос Флейшмана, дверь открылась, и мы просколь¬знули в дом. Мгновение спустя мы услышали, как репортеры барабанят в дверь и выкрикивают свои вопросы сквозь щель почтового ящика.
Флейшман выглядел лучше, чем мы ожидали, но и он был явно обессилен. Через несколько минут мы уже знали, что с ним произошло то же, что и с Райхом: долгая ночь, заполненная бесконечной борьбой, и внезапное облегчение утром, ровно в во¬семь двадцать пять — с учетом двухчасовой разницы во времени между Берлином и Диярбакы-ром. У меня заметно поднялось настроение: ведь мне удалось спасти жизнь по меньшей мере двум своим коллегам, и благодаря этому та ночь не стала для нас полной катастрофой.
Флейшман рассказал нам и про братьев Грау, которые сейчас находились дома, в Потсдаме. Он смог связаться с ними рано утром, до того, как на¬чались звонки репортеров. Братья Грау были обяза¬ны своим спасением существованию между ними телепатической связи. Благодаря этому они могли в ту ночь черпать энергию из запасов друг друга — точно так же, как сознание друг друга они исполь¬зовали для усиления своих телекинетических спо¬собностей. Насколько понял Флейшман, паразиты тоже пытались подорвать их дух, как они сделали со мной, но этому воспрепятствовала телепатически сродни телекинезу, но это еще ни о чем не говорило.
Поэтому мы погасили свет и принялись экспери¬ментировать, сидя вокруг стола. Если бы кто-нибудь вошел в комнату, он решил бы, что идет спирити¬ческий сеанс: мы сидели склонив головы и касаясь друг друга руками.
Я начал первый. Как только все уселись, я пос¬лал всем мысленный сигнал: «Вы готовы?». Ничего не произошло. Через некоторое время я внезапно с радостью почувствовал, как где-то внутри у меня прозвучал голос Райха: «Вы готовы?». Я мысленно ответил: «Да, вы меня слышите?». Его голос отоз¬вался: «Не слишком отчетливо».
Флейшману понадобилось, чтобы войти в игру, около десяти минут. К тому времени мы с Райхом уже могли довольно внятно переговариваться:
очевидно, мы, как и братья Грау, успели привы¬кнуть друг к другу. Однако через некоторое время мы смогли улавливать и мысли Флейшмана — они были похожи на доносящийся издалека зов.
Теперь мы знали, что можем общаться друг с другом. Но можем ли мы общаться с братьями Грау?
Прошел целый час, долгий и изматывающий, а я все еще чувствовал себя, словно человек, заблудив¬шийся в горах и тщетно взывающий о помощи. Сно¬ва и снова я посылал мысленные сигналы Луису и Генриху Грау, но они оставались всего лишь слова¬ми, как будто я просто выкрикивал их имена, а нужно было совсем другое — желание вступить с ними в контакт без всяких слов.
Внезапно Райх сказал:
— По-моему, я что-то слышу.
Все мы изо всех сил сосредоточились, пытаясь послать ответ, что сигнал принят. И тут в ушах у нас послышался такой громкий и отчетливый голос, что все мы вздрогнули: «Я вас слышу. Чего- вы хотите?». Обменявшись изумленными и торжеству¬ющими взглядами, мы снова закрыли глаза и сосре¬доточились с удвоенной силой. Громкий, четкий голос произнес: «Не все сразу. По одному. Райх, на¬чните вы — кажется, у вас получается лучше всех».
Похоже, что как только сигнал из Потсдама достиг Берлина, канал стал более доступным и с на¬шего конца. Мы чувствовали, что Райх одно за другим передает сообщения, как разряды энергии. «Можете ли вы вылететь в Диярбакыр?» Он повто¬рил это раз десять. Слыша его, мы бессознательно пытались помочь ему своими усилиями, но братья Грау запротестовали: «Нет, нет, по одному». Потом, в какой-то момент, мы словно попали в ритм сигна¬лов Райха — сознание каждого из нас превратилось в усилитель, повторявший их и направлявший вдаль. Мгновенно голос кого-то из братьев произнес:
«Так лучше. Теперь я вас ясно слышу». После этого все пошло как по маслу. Мы даже сумели обрисовать им наше положение, как будто разговаривали по те¬лефону.
Все это время мы находились не в комнате — мы целиком ушли в себя, как во время молитвы. Я вдруг понял: мои сигналы были такими слабыми из-за того, что я недостаточно глубоко погрузился в соб¬ственное сознание, оставался слишком близко к его поверхности. Трудность тут заключалась в том, что стоило мне уйти в себя слишком глубоко, как меня начинало тянуть ко сну. Язык и логическое мыш¬ление принадлежат к телесному миру: их так же трудно перенести с собой в глубины сознания, как трудно логически рассуждать во сне. Я говорю об этом потому» что только теперь впервые осознал, как мало мы знаем. В этих глубинных областях соз¬нания обитают большей частью наши воспоминания и сонные видения, которые проплывают там, подоб¬но огромным рыбам. На такой глубине невероятно трудно помнить о своей цели, отличать действитель¬ность от иллюзий. Однако, чтобы телепатическая связь была эффективной, «вести передачу» нужно именно с такой глубины.
Впрочем, в данном случае это не имело большого значения: Райх, Флейшман и я служили друг для друга прекрасными усилителями. Только в подобных ситуациях можно понять подлинный смысл фразы «мы — часть друг друга».
Переговорив с братьями Грау, мы почувствовали себя необычно радостными и свежими, словно про¬будились после глубокого, мирного сна. Флейшман снова выглядел самим собой. Его жена, которая принесла нам кофе, явно пытаясь преодолеть свою враждебность к нам с Райхом, в изумлении посмот¬рела на него, и ее мнение о нас, по-видимому, круто изменилось. Между прочим, было интересно отме¬тить, как нескрываемое чувство, которое испытывал к ней Флейшман, — она была на тридцать лет мо¬ложе его, и поженились они всего год назад, — пере¬далось нам с Райхом, и мы смотрели на нее так, словно она принадлежит нам, — с нежностью, в ко¬торой смешивались страстное желание и интимное знание ее тела. Оказавшись в нашем телепатичес¬ком кругу, она в каком-то смысле стала женой каж¬дому из нас. (Должен отметить, что желание, которое испытывали мы с Райхом, не было обычным мужским стремлением обладать незнакомой жен¬щиной: в лице Флейшмана мы уже, можно сказать, обладали ею.)
К трем часам утра репортерам на вертолетах на¬доело нас подстерегать. Кроме того, их набралось в воздухе намного больше, чем допускали правила безопасности полетов. Но толпа перед парадной дверью не уменьшалась, а вдоль улицы стояло мно¬жество автомобилей со спящими газетчиками. Мы поднялись на чердак и приставили лестницу к фона¬рю, выходившему на крышу. В три двадцать, когда над домом послышался шум вертолета,- мы быстро открыли фонарь. После довольно сложных маневров на чердак была подана сверху веревочная лестница, по которой Флейшман, Райх и я вскарабкались со всей возможной быстротой, чтобы снизу ничего не успели заметить. Братья Грау втащили нас в кабину, втянули лестницу, и вертолет на полной скорости рванул в аэропорт. Операция прошла с пол¬ным успехом. Репортеры, поджидавшие на улице, были убеждены, что вызвать вертолет мы можем только по телефону, а у каждого из них в машине было по подслушивающему устройству (что, разуме¬ется, запрещено законом). Поэтому если кто-нибудь из них и заметил вертолет, он решил, что это либо еще кто-то из газетчиков, либо патруль службы без¬опасности воздушного движения. Во всяком случае, по пути в аэропорт нас никто не преследовал. Пилот еще в дороге связался с ожидавшим нас самолетом, и в три тридцать пять мы уже взяли курс на Париж. Было решено, что теперь нам надо переговорить с Жоржем Рибо.
Когда мы приземлились в аэропорту Ле Бурже, уже начало светать. Мы могли сесть на более удобный воздушный аэропорт, парящий над Елисейскими полями, но там нужно было запраши¬вать по радио разрешение на посадку, а это могло бы навести на наш след репортеров. Вместо этого мы заказали воздушное такси из Ле Бурже до центра и прибыли в город уже через двадцать минут.
Теперь нас было пятеро, и случайно опознать нас стало практически невозможно. Подключившись к сознанию друг друга, мы воздвигли непроницаемую стену, способную отвести в сторону внимание всяко¬го, кто мог бы на нас взглянуть. Люди смотрели на нас, но нас не видели. Опознать предмет или слово можно только после того, как его воспримешь (вам это должно быть понятно, если вы когда-нибудь про¬бовали читать, думая о чем-то другом). Боль¬шинство предметов, которые видит человек, его сознание просто не регистрирует, потому что они его не интересуют. Нам нужно было сделать так, чтобы внимание любого случайного прохожего не могло за нас «зацепиться»; по такому же принципу действует всякий, кто сует собаке в пасть палку, чтобы та его не укусила. В результате, идя по Парижу, мы были практически невидимы.
Мы могли надеяться только на то, чтобы застать Рибо врасплох. Если паразиты следят за нами, они постараются, чтобы мы никогда не добрались до Жоржа Рибо: для этого им достаточно предупредить его за несколько часов до нашего прибытия. С дру¬гой стороны, прошлой ночью они потерпели чувствительное поражение и, возможно, испытыва¬ют растерянность. На это мы и надеялись.
Чтобы узнать, где его искать, нам достаточно было заглянуть в брошенную кем-то газету: Рибо теперь сделался такой знаменитостью, какой рань¬ше никогда не рассчитывал стать. В «Пари-Суар^ мы прочитали, что он находится в клинике Кюрель на бульваре Осман, куда его поместили по поводу каких-то нервных припадков. Нам было ясно, что это означает.
Теперь предстояло применить силу, хотя мысль об этом все еще вызывала у нас отвращение. Кли¬ника оказалась маленькая, и проникнуть туда неза¬меченными мы не могли. Сонный сторож неохотно выглянул из своего угла, и пять невидимых воль вцепились в его сознание куда крепче, чем могли бы вцепиться в него пять пар рук. Он уставился на нас, разинув рот и не понимая, что происходит. Флеиш-ман тихо спросил его:
— Вы знаете, в какой палате Рибо? Тот ошеломленно кивнул — нам пришлось не¬много ослабить хватку, чтобы позволить ему сделать
даже это.
— Проведите нас к нему, — сказал Флейшман. Сторож нажал на кнопку, отпиравшую дверь, и повел нас внутрь. К нам подбежала дежурная сестра:
— Куда это вы идете?
Через мгновение она уже шла впереди нас по коридору, показывая дорогу. Мы спросили ее, поче¬му здесь нет репортеров.
— Мсье Рибо назначил пресс-конференцию на девять, — ответила она. У нее еще хватило присут¬ствия духа добавить: — Вы могли бы и подождать до тех пор.
Мы встретили еще двух санитарок, но они, оче¬видно, решили, что наше появление здесь в порядке вещей.
Рибо лежал на самом верхнем этаже, в спе¬циальной одиночной палате. Дверь, которая туда ве¬ла, открывалась только с помощью специального кода. К счастью, сторожу этот код был известен. Флейшман спокойно сказал:
— Теперь, мадам, мы должны попросить вас по¬дождать вот здесь, в проходной комнате, и не пы¬таться отсюда выйти. Мы не причиним больному никакого вреда.
В этом мы, разумеется, отнюдь не были увере¬ны, но нужно было как-то успокоить сестру.
Райх отдернул шторы, и от этого звука Рибо проснулся. Он был небрит и выглядел очень скверно. Увидев нас, он некоторое время смотрел непонима¬ющим взглядом, а потом сказал:
— А, я так и думал, что вы явитесь. Я заглянул в его сознание и был потрясен тем, что там увидел. Это было похоже на город, где все жители перебиты, и вместо них видны одни солда¬ты. Самих паразитов я не заметил — в их при¬сутствии не было необходимости. После того как Рибо в панике капитулировал перед ними, они вступили в его мозг, овладели всеми структурами, ответственными за привычные, стереотипные дейст¬вия, и отключили их. Теперь он стал буквально бес¬помощен, потому что любое такое действие вынужден был производить сознательно, огромным усилием воли. Ведь именно привычные действия:
дыхание, еда, пищеварение, чтение, общение с людьми — составляют большую часть нашей жизни. В некоторых случаях — например, у актеров — та¬кие стереотипы формируются в результате многолет¬ней тренировки. Чем талантливее актер, тем в большей степени он полагается на эти стереотипы, и лишь для достижения самых вершин своего искусст¬ва прибегает к свободным усилиям воли. Лишить че¬ловека стереотипов и привычек еще более жестоко, чем убить у него на глазах жену и детей. Это значит лишить его всего — жить без них так же невозмож¬но, как без кожи.
Именно так и поступили с Рибо паразиты, — а потом заменили его прежние привычки новыми. Правда, кое-какие оставили: способность дышать, говорить, манеру поведения (иначе не удалось бы убедить окружающих, что он — тот же человек и находится в здравом уме и твердой памяти). Но другие оказались полностью стерты — в том числе привычка серьезно мыслить. А вместо них у него появились новые инстинкты. Нас он, например, воспринимал как «врагов» и испытывал к нам бес¬предельную ненависть и отвращение. Ему казалось, что эти чувства порождены его собственной свобод¬ной волей; однако стоило ему не захотеть их испы¬тывать, как ему снова отключили бы половину самых необходимых инстинктов. Другими словами, капитулировав перед паразитами, он остался «сво¬бодным человеком» — в том смысле, что сохранил жизнь и способность управлять своими действиями. Но его сознание подчинялось условиям, которые продиктовали они, — в противном случае оно просто перестало бы существовать. Он стал таким же пос¬лушным их рабом, как человек, у виска которого держат заряженный револьвер.
Поэтому, стоя у его постели, мы не чувствовали себя мстителями. Мы смотрели на него с жалостью и ужасом, как на изуродованный труп.