Паразиты сознания 1

[OSHO]

Я всегда был убежден, что ключ к разгадке мож¬но будет найти глубоко под землей, в недрах Черно¬го холма — точно так же, как раскопки холма в Богазкее вскрыли могильник высокоцивилизован-ного народа, жившего там за тысячу лет до хеттов. В самом деле, мои раскопки 1987 года завершились находкой множества странных базальтовых фигурок, которые поразительно отличаются своим стилем от хеттских скульптур, найденных на поверхности, — знаменитых быков, львов и крылатых сфинксов. Они плоские и угловатые, в них есть что-то варвар¬ское — но не в том смысле, как в африканской скульптуре, с которой их иногда сравнивали. Клинописные знаки на этих фигурках определенно принадлежат хеттам, а не финикийцам или асси¬рийцам, хотя если бы не они, я бы счел фигурки относящимися к совершенно иной культуре.
Эти надписи тоже задали нам загадку. Благода¬ря работам Грозного мы достаточно хорошо знаем хеттский язык. но в наших знаниях еще остается немало пробелов. Особенно это касается текстов, пос¬вященных религиозным обрядам. (Можно пред¬ставить себе, например, как озадачен будет археолог какой-нибудь будущей цивилизации, найдя текст католической мессы со знаками креста и непонят¬ными аббревиатурами.) Знаки на базальтовых фи¬гурках почти на три четверти оказались нам незнакомы, — это, по нашему предположению., как раз и означало, что почти все фигурки должны быть связаны с религиозными обрядами. Одна из немно¬гих фраз, которые мы смогли прочесть, гласила:
«Прежде (или «ниже») Питханы жили Великие Дре¬вние». Другая читалась так: «Тюдали вознес хвалу Абхоту Темному». Хеттский символ, означающий «темное», может иметь и иной смысл — «черный», «нечистый» или «неприкасаемый», как на хинди.
Мои находки вызвали среди археологов оживленную дискуссию. Я с самого начала придер¬живался мнения, что фигурки относятся к другой-протохеттской (то есть предшествовавшей хеттам) культуре, которая значительно отличалась от обна¬руженной в Богазкее и у которой хетты позаимство¬вали свою клинопись. Питхана, живший около 1900 г. до н.э., был одним из первых хеттских правите¬лей. Если мое предположение было правильно, то эта надпись означала, что еще до Питханы жили какие-то «Великие» протохетты, от которых хетты получили письменность. («Ниже» могло также озна¬чать, что их могилы расположены глубже хеттских, как и в Богазкее.) Что касается упоминания о Тю-дали, другом хеттском правителе, жившем пример¬но в 1700 г. до н.э., то опять-таки представлялось вероятным, что хетты позаимствовали часть своих религиозных обрядов у протохеттов, которые поклонялись богу «Абхоту Темному» (или «нечистому»).
Как я уже сказал, такова была моя первая интерпретация — согласно ей, хетты частично пере¬няли религию своих предшественников из Кара-тепе и отразили это в надписях на фигурках. Но чем больше я размышлял над доступными мне фактами (которые слишком специальны, чтобы подробно излагать их здесь), тем больше склонялся к мнению, что эти фигурки позволяют объяснить, каким обра¬зом Кара-тепе оставалось островком хеттской куль¬туры еще долго после падения хеттской империи.
Какая сила сможет надолго сдержать завоевате¬лей? В данном случае — не сила оружия: все данные свидетельствовали о том, что культура Кара-тепе была не военной, а художественной. Простое безраз¬личие? Но почему им это могло быть безразлично? Ведь через Кара-тепе, Зинджирли и Кархемиш ле¬жал путь на юг, в Сирию и Аравию. Нет, мне каза¬лось, что существует лишь одна сила, достаточно могучая, чтобы удержать напор честолюбивых и воинственных племен, — суеверный страх. Конечно же, могущество Кара-тепе и его соседей коренилось в некоей могучей религии или магии. Возможно, Кара-тепе было общепризнанным центром магичес¬кой культуры, как Дельфы в Греции. А отсюда — и эти странные рельефы, изображающие людей с пти¬чьими головами, крылатых быков, львов и стран¬ных существ, похожих на жуков.
Но Райх со мной не соглашался, исходя из своей датировки возраста фигурок. Он утверждал, что, несмотря на превосходную сохранность, они на много тысячелетий старше протохеттской культуры. Впоследствии это абсолютно точно подтвердилось благодаря его «нейтронному датировщику». Что ж, я был готов внести поправки: мне самому не слишком нравилась моя первоначальная датировка фигурок. Однако оставалась еще одна серьезнейшая проблема. Насколько мы знаем, ранее 3000 г. до н.э. в Малой Азии вообще не существовало никакой. цивилизаций Дальше к югу были цивилизации, вос¬ходящие к 5000 г. до н.э., — но Турцию они не за¬хватывали. Кто же тогда вырезал эти фигурки, если не протохетты? Может быть, их занесли сюда с юга? А если так, то откуда именно?
Первые два месяца, которые я проработал с Рай-хом, он был занят совершенствованием своего «ней¬тронного датировщика» и использовал мои фигурки в качестве главного тест-объекта. Но здесь возникли какие-то нелепые затруднения. Выяснилось, что датировщик дает исключительно точные результа¬ты при работе с образцами керамики Шумера и Вавилона, где мы имели возможность проверить эти результаты. Однако с фигурками ничего не получа¬лось: результаты оказывались настолько из ряда вон выходящими, что не возникало сомнений в их ошибочности.
Прибор Райха работает так. Нейтронный луч направляют на крохотные частички каменной пыли в трещинах и впадинах фигурок, и по степени вы¬ветривания и разрушения этих частичек прибор Должен определить, как давно были вырезаны фигурки. Но он оказался совершенно неспособен это сделать! Стрелка индикатора сразу прыгала к само¬му краю шкалы, где стояла цифра 10 000 г. до н.э., и Упиралась в ограничитель. Райх сказал, что надо бы увеличить диапазон индикатора — просто из лю¬бопытства, чтобы посмотреть, какая дата получится. И он путем довольно несложной регулировки увеличил диапазон примерно вдвое, но стрелка по-прежнему мгновенно упиралась в край шкалы. Райх уже начал подумывать, не допустил ли он сам ка¬кой-нибудь элементарной ошибки. Может быть, ка¬менная пыль появилась вовсе не в момент изготовления фигурок — в этом случае прибор пытался показать нам дату возникновения самого базальта? Так или иначе, Райх велел своим помощникам сконструировать шкалу, охватываю¬щую целый миллион лет,— нелегкая задача, кото¬рая должна была занять почти все лето. А мы в это время отправились в Кара-тепе, чтобы попробовать разобраться в проблеме на месте.
Да... Так вот, о первоисточнике проблемы. Каким невероятным все это кажется сейчас, когда я рассказываю свою историю! Разве можно в свете подобных фактов верить в простое «совпа¬дение»? Ведь уже тогда обе заботившие меня проб¬лемы — тайна самоубийства моего друга и загадка базальтовых фигурок — начали все очевиднее сли¬ваться в одну! Припоминая теперь то лето, я вижу, насколько неоправдан материалистический подход к историческому детерминизму.
Впрочем, попробую изложить события по поряд¬ку. Мы прибыли в Кадирли 16 апреля, 17-го раз¬били лагерь в Кара-тепе. Нам, конечно, ничто не мешало каждый день приезжать туда из нашего комфортабельного отеля в Кадирли. Но наших рабочих пришлось разместить в ближайшей дерев¬не, и мы решили, что лучше проводить как можно больше времени на месте раскопок. К тому же вся моя романтическая натура восставала против того. чтобы каждый вечер покидать 2-е тысячелетие до нашей эры и возвращаться в конец XX века. Поэто¬му мы поставили себе палатки на ровной площадке, неподалеку от вершины холма. Снизу до нас посто¬янно доносился шум реки Пирам с ее желтой водой, клубящейся водоворотами. На вершине холма был установлен электронный зонд.
Здесь нужно сказать несколько слов об этом приборе, который тоже изобрел Райх,— с тех пор он произвел настоящий переворот в археологической науке. В сущности, прибор представляет собой не что иное как рентгеновский аппарат, работающий по принципу миноискателя. Но миноискатель спосо¬бен обнаруживать только металлы, а рентгеновские лучи задерживают только твердые непрозрачные предметы. А так как земля сама тверда и непрозрач¬на, обычный рентген для археологии не годится. Больше того, предметы, которые интересуют археоло¬гов, — каменные изделия, керамика и все прочее — имеют примерно такое же молекулярное строение, как и окружающая земля, и на экране рентгенов¬ского аппарата их увидеть нельзя.
Райх же модифицировал электронный лазер таким образом, что его луч мог проникать на глу¬бину до пяти километров, и при этом использовал принцип «нейтронной обратной связи», благодаря которому зонд сразу распознавал любой предмет правильной формы, например каменный блок. Оста¬валось только докопаться до него, а это сделать было довольно несложно с помощью наших роботов-«кротов».
Нетрудно представить себе, как я волновался в тот день, когда мы прибыли в Кара-тепе. За предше¬ствующие пятнадцать лет усердных раскопок не бы¬ло найдено больше ни одной базальтовой фигурки и не появилось ни малейшего намека на их происхож¬дение. Один только объем земли, который предстояло перекопать, до сих пор делал проблему нераз¬решимой. А изобретение Райха позволяло решить ее просто и изящно.
Тем не менее результаты первых трех дней нас разочаровали. Направив луч зонда вертикально вниз на месте старых раскопок, мы не увидели ниче¬го. Еще полдня пришлось потратить на то, чтобы передвинуть прибор на сотню метров в сторону. На этот раз я был убежден, что мы что-нибудь обна¬ружим,— но ошибся. Мы с Райхом стояли, мрачно глядя на простиравшуюся внизу равнину и на массивный, тяжелый прибор и размышляя, сколько еще раз придется перетаскивать его с места на мес¬то, прежде чем удастся что-либо обнаружить.
На третий день вечером нас навестили турецкие коллеги — Фуад и Дарга. Мы решили слетать в Кадирли и пообедать в отеле. Охватившее нас снача¬ла чувство раздражения — вызванное подозрением, что они подосланы турецким правительством, чтобы шпионить за нами, — вскоре прошло,— они ока¬зались преисполнены дружелюбия и забросали нас вопросами. После отличного обеда и хорошего крас¬ного вина дневные разочарования казались уже не столь важными. Потом мы перешли в гостиную, где, кроме нас, никого не было, и приказали подать туда кофе по-турецки и коньяк.
Тут-то д-р Мухаммед Дарга и вернулся вновь к проблеме самоубийств. На этот раз он приехал воо¬руженный фактами и цифрами. Не буду пытаться в подробностях пересказать последовавший спор — он продолжался далеко за полночь, — но похоже было, что теории Дарги, касающиеся «биологического распада» цивилизаций, не так уж нелепы, как каза¬лось сначала. «Как можно объяснить гигантский рост числа самоубийств в мире, — спрашивал Дарга, — если придерживаться той точки зрения, что это просто результат «неврозов цивилизации», чрезмер¬но спокойного существования, отсутствия подлин¬ной цели в жизни? В современном мире все еще достаточно стимулов для борьбы, а психология за последние пятьдесят лет сделала огромный скачок вперед. Преступность далеко не достигает тех цифр, каких можно было бы ожидать, если учитывать перенаселение. Но в первой половине двадцатого столетия преступность и число самоубийств росли параллельно. Почему же преступность снизилась, а число самоубийств так резко возросло? Это противо¬речит здравому смыслу. Преступность и число само¬убийств всегда были связаны между собой. В начале века преступность была одной из причин высокой численности самоубийц: треть всех убийц кончали с собой. Нет, — говорил Дарга, — дело в некоем неизвестном нам законе исторического распада, о существовании которого догадался один лишь Шпенглер. Отдельные личности — всего лишь кле¬тки огромного организма цивилизации, и скорость их отмирания, как и в человеческом организме, рез¬ко возрастает к старости».
Я вынужден был признать, что он больше чем наполовину меня убедил. Мы расстались далеко за полночь лучшими друзьями, и наши вертолеты, излетев в лунном свете над Кадирли, взяли курс в Разные стороны. К часу мы были уже на месте рас¬копок.
Ночь стояла великолепная. Воздух был наполнен ароматом асфоделей, которых греки считали цветами подземного мира, и бальзамическим зала хом кустарника, покрывавшего наш холм. В ти¬шине слышался только шум реки внизу. Горы вокруг напомнили мне мое первое путешествие на Луну: их отличала та же бесстрастная, мертвая красота.
Райх ушел к себе в палатку — он все еще разду¬мывал над статистическими данными Дарги. Я же взобрался на холм, вошел в верхние ворота города и по лестнице поднялся на городскую стену, откуда открывался вид на залитую лунным светом равнину. Должен признаться, что меня охватило романтическое настроение, и мне захотелось еще его усилить. Затаив дыхание, я принялся размышлять о давно истлевших часовых, которые когда-то стояли там, где сейчас стою я, и о тех временах, ког¬да за горами на горизонте скрывались лишь орды ассирийцев.
Понемногу мои мысли приняли мрачное напра¬вление. Я ощутил все свое ничтожество, всю бес¬смысленность собственного существования. Моя жизнь — всего лишь едва заметная рябь на поверх¬ности моря времени. Я осознал, насколько чужд мне весь окружающий мир, насколько безразлична ко мне вселенная.. Я подумал, как тщетно стремление человека жить во что бы то ни стало, как нелепа его неизлечимая иллюзия величия. Мне показалось, что жизнь — не более чем сновидение, которое никогда не превращается в реальность.
Меня охватило невыносимое чувство одиночест¬ва. Мне захотелось пойти поговорить с Райхом, но свет у него в палатке уже погас. Пошарив в кармане в поисках платка, я нащупал сигару, которую пре¬поднес мне д-р Фуад. Тогда я принял ее как риту¬альный жест дружелюбия, потому что почти не курю. Но сейчас ее запах как будто вернул меня в пов¬седневный человеческий мир, и я решил закурить. Срезав перочинным ножом кончик сигары, я проде¬лал отверстие в другом конце и поднес к ней спичку. Но стоило мне набрать полный рот дыма, как я тут же об этом пожалел: вкус у сигары был отвратитель¬ный. Я положил ее на стену рядом с собой и продол¬жал смотреть вдаль. Прошло несколько минут, от сигары поднимался ароматный дымок, и я снова взял ее в рот, сделав на этот раз две-три глубоких затяжки. Тут же у меня на лбу выступил пот, и меня качнуло так, что пришлось опереться на стену. Я испугался, что меня вот-вот вырвет, и съеденный не¬давно прекрасный обед пропадет впустую. Вскоре тошнота прошла, но чувство отчужденности от соб¬ственного тела осталось.
В этот момент я снова взглянул на луну — и внезапно ощутил непреодолимый страх. Я чувство¬вал себя, как лунатик, который, очнувшись от сна, обнаруживает, что балансирует на карнизе в сотнях метров над землей. Страх был так силен, что я испу¬гался за свой рассудок. Изо всех сил пытался я с ним бороться, понять, чем он вызван. По-видимому, он был как-то связан с миром, который расстилался у меня перед глазами, — мне вдруг представилось, что я всего лишь ничтожная деталь окружающего ланд¬шафта. Это ощущение очень трудно передать, но мне вдруг пришло в голову, что люди ухитряются Охранять рассудок благодаря лишь одному: они смотрят на мир со своей узенькой, глубоко личной точки зрения, с точки зрения червя. Внешние пред¬меты и явления могут им нравиться или не иравиться, но в любом случае они видят их сквозь это защитное стекло личного восприятия. Страх лишает их чувства собственной значительности, но не низводит до полного ничтожества; наоборот, он каким-то странным образом оказывает противопо¬ложное действие, усиливая в них ощущение своей реальности. Я же внезапно как будто лишился этой защитной оболочки и увидел, что представляю собой всего лишь ничтожную частичку беспредельного мира, столь же незначительную, как крохотный ка¬мешек или муха.
Тут в моих чувствах произошла новая перемена. Я сказал себе: «Но ты ведь не просто камешек или муха. Ты не просто предмет. Иллюзия ты или нет, но твой разум вмещает в себя знания всех эпох. Вот ты стоишь тут, а внутри тебя хранится больше знаний, чем во всей библиотеке Британского музея с ее тысячами километров книжных полок».
Эта мысль в каком-то смысле оказалась для ме¬ня новой. Она заставила меня забыть об окружаю¬щем и обратить взор внутрь себя. И тут передо мной возник вопрос: если внешнее пространство бесконеч¬но, то что можно сказать о пространстве, лежащем внутри человека? Сказал же Блейк*, что из центра атома открывается бесконечность!
Охвативший меня страх бесследно прошел. Теперь я видел, что ошибался, считая себя ничтож¬ной частичкой неодушевленного мира. Я исходил из того, что перед человеком поставлен предел, потому что его мозг не безграничен, потому что в чемодан нельзя впихнуть больше вещей, чем он способен вместить. Но пространство сознания лежит в ином измерении. Тело — всего лишь стена, разделяющая две бесконечности. Снаружи его уходит в бесконеч¬ность пространство, внутри простирается в бесконеч¬ность сознание.
Я чувствовал, что наступил момент прозрения. Но когда я стоял, забыв о внешнем мире и напрягая все силы, чтобы заглянуть в свое внутреннее прост¬ранство, случилось нечто такое, что привело меня в ужас. Описать это почти невозможно, но мне пока¬залось, что уголком глаза — уголком своего вни¬мания, обращенного внутрь себя самого. — я заметил, как там шевельнулось какое-то чуждое су¬щество. Я испытал сильнейшее потрясение — его можно сравнить только с ощущениями человека, ко¬торый наслаждается покоем, сидя в теплой ванне, и вдруг чувствует, как его ноги касается что-то сколь¬зкое и холодное.
Через долю секунды озарение прошло. Я окинул взглядом поднимавшиеся вокруг горные вершины, плывущую над ними луну и ощутил прилив радости, словно только что вернулся доме и с другого конца вселенной. Голова у меня слегка кружилась, я чувствовал огромную усталость. Все это заняло меньше пяти минут.
Я повернул назад и направился к своей палатке. Через некоторое время я снова попробовал заглянуть внутрь себя, но на этот раз не почувствовал ничего.
Однако, забравшись в спальный мешок, я обна¬ружил, что совершенно не хочу спать. Я испытывал непреодолимое желание поговорить с Райхом, с кем УГОДНО. Мне нужно было с кем-то поделиться тем, что я внезапно осознал. Человек всегда считает, что его внутренний мир принадлежит ему одному. «Могила — мой уютный частный дом», — сказал Марвелл, и точно так же мы относимся к своему сознанию. В реальном мире наша свобода ограниче¬на; в воображении мы можем делать все, что поже¬лаем. Больше того, мы можем хранить это в тайне от мира: сознание — самое потаенное место во все¬ленной, может быть, даже слишком потаенное. «Мечтаем мы лишь о ключе, в своей темнице каждый». Вся трудность лечения душевнобольных в том и состоит, как отпереть дверь этой темницы.
Однако я не мог забыть возникшего у меня ощу¬щения, что в моем сознании присутствует что-то чуждое мне. Теперь, задним числом, это уже не ка¬залось мне столь ужасным. В конце концов, если вы входите к себе в комнату, думая, что она пуста, и обнаруживаете, что там кто-то есть, вашей первой реакцией всегда будет страх. Что если туда пробрал¬ся грабитель? Но это скоро проходит. Даже если там действительно грабитель, он предстает перед вами как реальность, и первая вспышка ужаса гаснет. Са¬мым же пугающим было то, что это присутствие че¬го-то — или кого-то — чуждого мне я ощутил, так сказать, внутри моей собственной головы.
По мере того как страх отступал и сменялся лю¬бопытством, мне захотелось спать. Уже засыпая, я подумал: а не было ли все это галлюцинацией, вы¬званной кофе по-турецки и сигарой? На следующее утро. проснувшись в семь часов, я понял, что это была не галлюцинация: вос¬поминание о необычном ощущении было необычно ярким. И все же, сознаюсь, теперь оно вызывало у меня не столько ужас, сколько некое возбуждение. Понять это, вероятно, будет не так уж трудно. Пов¬седневный мир приковывает к себе наше внимание и не дает нам «уходить в себя». Но мне, романтику, это всегда не нравилось: я люблю «уходить в себя», а жизненные заботы и тревоги этому мешают. Теперь же у меня появилась новая забота, касающа¬яся чего-то, что лежит внутри меня, и это постоянно напоминало мне, что мой внутренний мир столь же реален и важен, как и мир внешний.
За завтраком я испытывал сильнейшее иску¬шение поговорить обо всем этом с Райхом. Но что-то меня удержало — наверное, опасение, что он просто ничего не поймет. Он заметил, что я выгляжу рассе¬янным, и я сказал, что зря выкурил вчера подарен¬ную Даргой сигару. На том все и кончилось.
В то утро я присматривал за переноской элект¬ронного зонда на новое место, ниже по склону хол¬ма. Райх пошел к себе в палатку, чтобы попытаться придумать какой-нибудь менее трудоемкий способ перемещать прибор — например, тележку на воз¬душной подушке. Рабочие установили аппаратуру на полдороге к подножью холма, у нижних ворот города. Когда все было готово, я подсел к прибору, отрегулировал положение ручек и нажал на кнопку.
Почти в тот же момент я понял — мы на что-то наткнулись. Посередине белой линии, которая тяну¬лась по экрану сверху вниз, появился хорошо замет¬ный выступ. Когда я увеличил мощность, усилив обратную связь, выступ превратился в несколько параллельных горизонтальных линий. Я послал бригадира за Райхом, а сам принялся осторожно поворачивать ручки регулировки, прощупывая зем¬лю со всех сторон от обнаруженного объекта. Экран показал, что слева и справа от него находятся еще несколько таких же объектов.
Это была моя первая находка, сделанная с по¬мощью электронного зонда, поэтому я не имел ни малейшего представления ни о размерах объекта, ни о глубине, на которой он залегает. Но когда через минуту прибежал Райх, ему достаточно было одного взгляда на экран и еще одного — на положение ручек регулировки.
— О Господи! — сказал он. — Эта проклятая машина опять барахлит.
— Почему?
— Наверное, вы слишком сильно повернули ру¬чку, или какой-нибудь контакт разошелся. Судя по тому, что показывает машина, этот объект лежит под землей на глубине в три с половиной километра, а высота его — двадцать один метр!
Изрядно опечаленный, я отошел от прибора. Действительно, я совершенно не умею обращаться ни с какими механическими устройствами. Новые автомобили ломаются через несколько часов после того, как я сажусь за руль: у машин, которые до сих пор работали как часы. перегорают предохранители, как только я к ним подойду. Сейчас я не думал, что сделал что-нибудь не так, но тем не менее чувство¬вал себя виноватым.
Райх отвинтил панель, заглянул внутрь и ска¬зал, что на вид все в порядке и что придется ему после обеда проверить все схемы. Я принялся изви¬няться, но он похлопал меня по плечу.
— Все это неважно. Во всяком случае, что-то мы нашли. Осталось только выяснить, на какой оно глубине.
Мы съели отменный холодный обед, и Райх за¬нялся своим прибором. Я взял надувной матрац, отошел в сторонку и улегся в тени городских ворот, украшенных изваяниями львов, — наверстывать время, которое недоспал. Мгновенно уснув, я прос¬пал крепким, спокойным сном около двух часов.
Открыв глаза, я увидел, что рядом стоит Райх, молча глядя на противоположный берег реки. Я взглянул на часы и поспешно сел.
— Почему вы меня не разбудили? Он присел на землю рядом со мной. Вид у него был какой-то подавленный.
— В чем дело? Не можете найти поломку? Он задумчиво взглянул на меня.
— Никакой поломки там нет. Я ничего не понял.
— Вы хотите сказать, что починили его?
— Нет. Никакой поломки там и не было.
— Ну, это приятно слышать. Тогда в чем же бы¬ло дело?
— Это-то меня и беспокоит. Ни в чем.
— Ах, вот как? Значит, вы знаете, на какой глубине лежит эта штука?
— Знаю. На той самой, какую показала стрел¬ка. Три с половиной километра.
Я сумел сдержать волнение: теперь это была для меня уже не самая большая неожиданность.
— Три с половиной километра? — переспросил я. — Но это гораздо глубже, чем основание холма. Значит... погодите... это примерно на уровне архео¬зойских пород.
— Ну, не обязательно. Впрочем, готов с вами согласиться.
— К тому же если он точно показал глубину, то он, вероятно, так же точно показал и размер этого каменного блока — двадцать один метр? Это что-то мало вероятно. Даже блоки, из которых построена пирамида Хеопса, куда меньше.
— Мой дорогой Остин, — добродушно произнес Райх, — я с вами целиком согласен. Это просто не¬возможно. Но я проверил все до единой схемы при¬бора. Не вижу, где я мог ошибиться.
— Есть только один способ выяснить, как обсто¬ит дело: послать вниз «крота».
— Именно это я и собирался предложить. Но если эта штука на самом деле в трех с половиной километрах от поверхности, от «крота» никакого толку не будет.
— Почему?
— Во-первых, потому что он не рассчитан на то, чтобы пробиваться сквозь скальную породу — толь ко сквозь землю или глину. А на такой глубине он обязан встретить скальные породы. Во-вторых, потому что даже если на этой глубине не будет скальных пород, «крота» раздавит: это то же самое, что погрузить его на три с половиной километра в океан. Давление там — десятки атмосфер. А пос¬кольку температура с каждым километром подни¬мается на три десятка градусов, там будет слишком жарко для электронного оборудования.
Только теперь до меня дошла вся гигантская сложность задачи. Если Райх прав, то нам нечего надеяться когда-нибудь откопать находящиеся там, внизу, «объекты», представляющие собой, видимо, часть городской стены или какого-нибудь храма. При всех наших технических достижениях у нас нет машин, которые были бы способны работать при таких температурах и давлениях и поднять такие огромные каменные блоки с глубины в три с поло¬виной километра.
Мы с Райхом вернулись к прибору, продолжая обсуждать ситуацию. Если прибор не врет — а Райх как будто был убежден, что он не врет, — то возникала совершенно необычная чисто археологи¬ческая проблема. Каким образом могли остатки соо¬ружений погрузиться на такую глубину? Может быть, во время какого-то вулканического изверже¬ния целый участок земной поверхности опустился вниз — обрушился в открывшуюся под ним про¬пасть? А потом, возможно, оставшаяся впадина бы¬ла заполнена водой и илом... Но слой ила толщиной в три с половиной километра?.. Сколько же тысяч лет могло понадобиться на его образование? Мы оба чувствовали, что вот-вот сойдем с ума. Нам очень хотелось поскорее добраться до телефона и посовето¬ваться с коллегами, но мы решили этого не делать: а что если все дело в какой-нибудь нелепой ошибке?
К пяти часам «крот» был подготовлен к запуску и стоял, направив носовую часть вертикально вниз. Райх нажал на какую-то кнопку на пульте ди¬станционного управления, и нос «крота», формой напоминавший пулю, начал вращаться. Во все сто¬роны полетела земля, потом на месте, где стоял «крот», остался лишь небольшой рыхлый холмик. Несколько минут он как будто шевелился, и вот уже никаких следов «крота» не было заметно.
Я подошел к экрану радара. У верхнего его края дрожала яркая белая точка. Мы смотрели, как она медленно — очень медленно, медленнее минутной стрелки часов — движется вниз. Рядом с экраном радара был еще один экран, вроде телевизионного, на котором виднелись только волнистые линии, похожие на струйки дыма- Время от времени линии местами бледнели или вообще прерывались — это означало, что «крот» повстречал на пути камень. Если бы ему попался какой-нибудь предмет диамет¬ром больше трех метров, он должен был автомати¬чески остановиться, и тогда электронный лазер обследовал бы поверхность предмета.
Час спустя белая точка доползла до середины экрана — «крот» достиг примерно полуторакило-метровой глубины. Теперь он двигался медленнее. Райх подошел к зонду и привел его в действие. На экране зонда тоже появился «крот», и стрелка под¬твердила, что он находится на глубине в полтора ки¬лометра. А ниже на экране, все в том же месте, виднелись огромные каменные блоки. Зонд работал точно.
Напряжение охватило всех присутствующих. Рабочие стояли кучкой, не сводя глаз с экрана рада¬ра. Зонд Райх выключил: его луч мог вывести «кро¬та» из строя. Конечно, мы рисковали повредить дорогой механизм, но не видели другого выхода. Зонд был проверен и перепроверен. Его показания, несомненно, свидетельствовали о том. что огромные блоки имеют более или менее правильную форму и располагаются рядом друг с другом. Случайными обломками скал они быть не могли.
Впрочем, потеря «крота» не была неизбежной. Его металл» упрочненный электронной бом¬бардировкой, мог выдержать температуру в 800 гра¬дусов: создатели машины предвидели, что она может повстречать жилы вулканической лавы. Кон¬струкция «крота» отличалась невероятной прочностью: нам гарантировали, что он устоит под дав¬лением в 400 атмосфер. Правда, если «крот» добе¬рется до каменных блоков, лежащих на глубине в три с половиной километра, ему придется выдер¬живать вдвое большее давление! Кроме того, аппара¬тура, связывающая его с поверхностью, при таких температурах может отказать. И к тому же всегда оставалась возможность, что расстояние до «крота» превысит максимальную дальность, на которой еще возможно дистанционное управление им, или что на нем выйдет из строя приемник.
Около половины восьмого, когда уже начало темнеть, «крот» почти преодолел вторую половину пути. Каменные блоки были теперь меньше чем в километре под ним. Рабочих мы отпустили, но многие из них так и не ушли. Наш повар соорудил кое-какой ужин из консервов: ему было явно не до того, чтобы что-то готовить.
Наступила ночь. Мы сидели в темноте, вслу¬шиваясь в тихое гудение радара и вглядываясь в яркую белую точку. Время от времени мне начинало казаться, что она остановилась. Райх, глаза у кото¬рого были зорче моих, всякий раз убеждал меня, что я ошибся.
К половине десятого последние рабочие разошлись по домам. Я завернулся в несколько оде¬ял: поднялся холодный ветер. Райх курил сигару за сигарой, и даже я выкурил пару сигарет. Внезапно гудение прекратилось. Райх вскочил и сказал:
— Он на месте.
— Вы уверены? — От волнения у меня сел голос.
— Абсолютно. Он сейчас прямо над блоками.
— А что дальше?
— Дальше мы включим сканер.
Он снова пустил в ход зонд. Теперь наши глаза были прикованы к телевизионному экрану. Он был пуст — это означало, что сканер направлен на ка¬кой-то массивный твердый предмет. Райх покрутил ручки. Опять появились волнистые линии» но теперь они были тоньше и прямее. Райх что-то снова подкрутил, и они стали сближаться, пока весь экран не покрылся сеткой тонких черных и белых линий, наподобие брюк в узкую полоску. На фоне этой сетки отчетливо виднелись многочисленные черные шрамы» рассекавшие поверхность камня. За пос¬ледние несколько часов я так переволновался, что теперь мог смотреть на них почти спокойно. Не мог¬ло быть никаких сомнений относительно того, что это такое: я уже много раз видел то же самое на поверхности базальтовых фигурок. Перед мной были клинописные знаки, которые складывались в имя Абхота Темного.
Больше нам нечего было здесь делать. Мы сфо¬тографировали экран, потом вернулись в палатку Райха и связались по радио с Даргой, находившим¬ся в Измире. Райх объяснил ему ситуацию, принес извинения за риск, которому мы подвергли «крота» — он принадлежал турецкому правительству, — и сказал, что теперь нами точно установлено: эти блоки относятся к культуре «Великих Древних», ко¬торые упоминаются в надписи на одной из фигурок.
Я подозреваю, что в тот момент Дарга был не¬много пьян: он не сразу понимал наши слова, и приходилось объяснять ему все по нескольку раз. Потом он предложил разыскать Фуада и немедленно прилететь к нам. Мы убедили его, что в этом нет никакого смысла, потому что мы сейчас ложимся спать. Он сказал, что мы должны переместить «крота» вбок, чтобы обследовать соседние блоки. Райх заметил, что это невозможно: «крот» не может двигаться вбок, а только вперед или задним ходом. Его можно лишь отвести назад метров на тридцать и придать ему новое направление, но это займет не¬сколько часов.
В конце концов мы уговорили Даргу не при¬езжать и закончили разговор. Оба мы невероятно ус¬тали, но спать ни мне, ни Райху не хотелось. Повар оставил нам все, что нужно, чтобы сварить кофе, мы выпили по чашке, понимая, что этого делать не стоило, и откупорили бутылку коньяку.
И вот тогда, в полночь 21 апреля 1997 года, сидя в палатке Райха, я рассказал ему о том, что испытал накануне. По-моему, я это сделал только ради того, чтобы отвлечь нас обоих от мыслей об этих двад¬цатиметровых каменных блоках, что лежали в глубине земли у нас под ногами, и в этом я вполне преуспел.
К моему удивлению, Райх не увидел в моей ис¬тории ничего странного. В университете он изучал психологию Юнга* и был знаком с идеей «коллек¬тивного бессознательного». Если оно существует, то, значит, сознание каждого человека представляет со¬бой не отдельный островок, а часть огромного континента. Оказывается, Райх читал гораздо боль¬ше литературы по психологии, чем я. Он процити¬ровал мне работу Олдоса Хаксли, который где-то в 40-х годах, экспериментируя с мескалином, пришел к такому же выводу: что сознание простирается внутри нас в бесконечность. Очевидно, в определен¬ном смысле Хаксли пошел даже дальше — он го¬ворил о сознании как о самостоятельном мире, подобном внешнему миру, в котором мы живем, как о планете с собственными джунглями, пустынями и океанами. И на этой планете, естественно, должны обитать самые разнообразные неведомые существа.
Тут я возразил: должно быть, слова Хаксли о неведомых существах — всего лишь метафора,по¬этическая вольность? В сознании могут «жить» только воспоминания и мысли, но не чудовища. В ответ Райх пожал плечами.
— Откуда нам это знать?
— Согласен, мы этого не знаем. Но это подска¬зывает нам здравый смысл.
Я припомнил, что пережил прошлой ночью, и почувствовал, что не так уж уверен в своей правоте-Действительно ли это «здравый смысл»? Или мы просто усвоили привычку определенным образом представлять себе человеческое сознание — подобно тому, как наши предки считали Землю центром Все¬ленной? Я говорю о «своем сознании», как мог бы говорить о «своем саде». Но в каком смысле мой сад — действительно «мой»? Он полон червей и насеко¬мых, которые не спрашивают у меня разрешения на то, чтобы там поселиться. Он будет существовать и после того, как я умру...
Как ни странно, от этих мыслей мне стало легче. Они объясняли причину моей тревоги — по крайней мере, мне так казалось. Если личность — всего лишь иллюзия, а сознание — что-то вроде океана, то поче¬му бы в нем и не жить неведомым существам? Преж¬де чем заснуть, я подумал, что надо будет выписать книгу Хаксли «Небеса и преисподняя». Размышления же Райха имели более практический харак¬тер. Через десять минут после того, как мы рас¬стались, он крикнул мне из своей палатки:
— Знаете, мне кажется, мы имеем все осно¬вания попросить у Дарги большую машину на воз¬душной подушке, чтобы перемещать зонд. Это намного облегчит нам жизнь!

Сейчас кажется просто невероятным, что оба мы тогда не догадывались, какие последствия будет иметь наше открытие. Мы, конечно, рассчи¬тывали, что оно произведет известное впечатление в кругах археологов. Но никто из нас не вспомнил, что случилось после того, как Картер нашел гробницу Тутанхамона*, или после открытия в Кум-ране рукописей Мертвого моря. Археологи часто забывают о том, что существуют средства массовой информации, а журналисты весьма склонны к истерике.
Фуад и Дарга разбудили нас в половине седьмо¬го, еще до того, как появились рабочие. С ними прилетели четыре правительственных чиновника и парочка американских кинозвезд, которые совер¬шали туристическую поездку и случайно оказались поблизости. Райх был недоволен непрошеным втор¬жением, но я убедил его, что турецкое правительство действует в пределах своих прав. К кинозвездам это, впрочем, вряд ли относилось.
Прежде всего, они хотели убедиться, что камен¬ные блоки действительно расположены на глубине трех с половиной километров. Райх включил зонд и продемонстрировал им очертания «Абхотова камня» (как мьт стали его называть) и «крота» рядом с ним. Дарга выразил сомнение в том, что «крот» мог проникнуть на глубину трех с половиной километ¬ров. Райх терпеливо подошел к пульту управления «крота» и включил его.
Результат был обескураживающий: экран остал¬ся темным. Райх попытался привести в действие двигательную установку «крота», но безуспешно. Это могло означать только одно — высокая темпера¬тура, а может быть, давление вывели из строя при¬боры «крота».
Конечно, это была неудача, но не столь уж серь¬езная. «Крот» — машина дорогостоящая, но его можно заменить другим. Однако Дарга и Фуад все еще хотели убедиться, что зонд в полной исправ¬ности. Райх потратил все утро на то, чтобы про¬верить вместе с ними все схемы прибора и доказать, что сомневаться нет никаких оснований: каменные блоки действительно расположены на глубине трех с половиной километров. Мы проявили сделанную с экрана радара фотографию « Абхотова камня » и сравнили знаки на нем с письменами на базальто¬вых фигурках. Не могло быть никаких сомнений, что они относятся к одной и той же культуре.
Существовала, разумеется, единственная воз¬можность радикально решить проблему — для этого нужно было прорыть настоящий тоннель до самых каменных блоков. Должен сказать, что в тот момент мы еще не знали, какого они размера, и предпола¬гали, что видим на экране зонда целую стену или здание. Правда, мы были несколько озадачены, увидев радарную фотографию: она была снята сверху, а это, видимо, должно было означать, что стена, или здание, лежит на боку. Ни одной древней цивилизации, которая размещала бы свои надписи на верхнем торце стены или на крыше здания, нау¬ка не знает.
Наши гости тоже недоумевали, но впечатление все это на них произвело огромное. Если только не произошло какой-то нелепой ошибки, нами было сделано, несомненно, величайшее открытие в истории археологической науки. Самая древняя изве¬стная нам цивилизация — культура индейцев пле¬мени мазма на плато Маркагуаси в Андах — имеет возраст 9000 лет. А если вспомнить результаты, ко¬торые мы получили при исследовании базальтовых фигурок с помощью нейтронного датировщика и сочли неверными, то из них, видимо, следовало, что мы имеем дело с цивилизацией, по меньшей мере вдвое более древней.
Фуад и его спутники остались с нами обедать и улетели около двух часов. К этому времени их воз¬буждение стало передаваться и мне, хоть я и испы¬тывал некую смутную досаду из-за того, что способен ему поддаться. Фуад пообещал как можно скорее прислать нам машину на воздушной подуш¬ке, но сказал, что на это может потребоваться не¬сколько дней. Мы решили, что до тех пор не станем и пытаться перемещать зонд вручную. Было оче¬видно, что теперь мы получим куда большую помощь от правительства, чем рассчитывали, и тратить попусту силы не было смысла. У нас оставался еще один «крот», но рисковать еще и им не стоило. Поэтому к половине третьего в тот день мы сидели в тени нижних ворот, пили апельсиновый сок и не знали, куда себя девать.
Полчаса спустя явился первый журналист, кор¬респондент «Нью-Йорк Таймс» из Анкары. Райх пришел в ярость, решив — без всяких к тому осно¬ваний, — что турецкое правительство воспользова¬лось ситуацией, чтобы устроить себе рекламу. (Впоследствии мы узнали, что прессу оповестили те кинозвезды.) Он ушел к себе в палатку и оставил меня развлекать журналиста — довольно приятного человека, который читал мою книгу о хеттах. Я показал ему фотографию и объяснил, как работает зонд. Он спросил меня, что случилось с «кротом». Я ответил, что не имею ни малейшего представления и даже не могу ручаться, что его не повредили какие-нибудь троглодиты, напавшие на него под землей. Боюсь, это была первая из моих ошибок. Вторую я допустил, когда он спросил меня, какого размера «Абхотов камень». Я указал на то, что мы не знаем, действительно ли это один блок, даже не¬смотря на то. что по обе стороны его, по-видимому, расположены два таких же. Возможно, это огром¬ный монолит,, служивший объектом поклонения, а возможно — какое-то сооружение вроде зиккурата в Уре*. Если это монолит, то не исключено, что мы имеем дело с племенем гигантов.
Зиккурат — культовое сооружение в древней Асг-ирии и Вавилоне в виде многоярусной пирамиды из сырцового кирпича: Ур — древний город в Месогтотамии (V тыс. — IV в. до н.э.).
К моему удивлению, корреспондент принял мои слова всерьез и спросил, действительно ли я разде¬ляю теорию, что мир был когда-то населен гиган¬тами, впоследствии уничтоженными в результате какой-то катастрофы, случившейся с Луной. Я отве¬тил, что как ученый не имею права отвергать ни одной гипотезы, пока какая-нибудь из них не будет убедительно доказана. Он, однако, не отставал. Нельзя ли считать все, что мы нашли, таким дока¬зательством? Я ответил, что пока ничего определен¬ного сказать не могу. Тогда он спросил, считаю ли я, что такие огромные монолиты могли быть передвинуты руками обыкновенных людей, как блоки, из которых сложены пирамида в Гизе* или толтекская Пирамида Солнца в Теотиуакане**. Все еще не подозревая подвоха, я указал ему на то, что самые крупные блоки пирамиды в Гизе весят две¬надцать тонн, а монолит высотой в двадцать один метр вполне может весить тысячу тонн. Но я подт¬вердил, что мы до сих пор толком не знаем, как перемещали камни, из которых сложена пирамида Хеопса, или монолиты Стонхенджа: возможно, эти первобытные племена обладали куда большими познаниями, чем мы думаем...
Я не успел отделаться от корреспондента «Нью-Йорк Тайме», как появились еще три вертолета, и опять с журналистами. К четырем часам Райха уговорили вылезти из палатки, и он продемонстри¬ровал устройство своего зонда — надо сказать, до¬вольно-таки неохотно. К шести оба мы выбились из сил и охрипли. Нам удалось улизнуть в Кадирли и спокойно пообедать у себя в отеле. Управляющий по¬лучил строжайший приказ отвечать всем по телефо¬ну, что нас нет. Но в девять часов к нам все-таки пробился Фуад, который размахивал свежим номе¬ром «Нью-Йорк Тайме». Вся первая полоса была за¬нята статьей «Самое большое открытие за всю историю». По словам автора, я будто бы утверждал, что мы обнаружили город, принадлежавший пле¬мени гигантов, и намекал, что эти гиганты были за¬одно и магами — они устанавливали свои монолиты весом в тысячи тонн с помощью волшебства, тайна которого давно утрачена. Здесь же мой довольно известный коллега высказывал мнение, что пирамиды Египта и древнего Перу не могли быть построены никаким из известных ныне способов и что новое открытие, безусловно, это окончательно доказывает. А на одной из следующих полос газеты была напечатана популярная статья «Гиганты Ат¬лантиды».
Я заверил Фуада, что ничего не говорил про гигантов — во всяком случае, в таком контексте. Он взялся позвонить в редакцию «Нью-Йорк Таймс» и поправить дело. После этого я ретировался в номер к Райху, чтобы выпить напоследок рюмку коньяку, оставив строжайший приказ говорить всем, что ме¬ня нет, — будь это хоть сам турецкий султан.
Наверное, сказанного достаточно, чтобы по¬нять, почему мы еще целую неделю не могли вер¬нуться на место раскопок. Турецкое правительство прислало солдат, чтобы охранять наше оборудование, но приказа не допускать посетителей у них не было, и вертолеты кишели в небе над Кара-тепе, как мухи над вареньем. Отели в Кадирли были забиты до отказа — такого еще не случалось за все время их существования. Нам с Райхом пришлось сидеть дома, иначе на нас кидались сотни любителей сенсаций и всевозможных сумасшедших. Уже две¬надцать часов спустя турецкое правительство предо¬ставило нам машину на воздушной подушке, но воспользоваться ею мы не могли. На следующий день Фонд Карнеги выделил нам два миллиона дол¬ларов на то, чтобы начать проходку тоннеля, и еще два миллиона мы получили от Всемирного финансо¬вого комитета. В конце концов турецкое правитель¬ство согласилось окружить Кара-тепе проволочной изгородью, и это было сделано, при некоторой помощи американских и русских благотворитель¬ных фондов, меньше чем за неделю. Только тогда мы смогли возобновить работы.
Вся наша жизнь не могла не измениться самым решительным образом. Теперь не приходилось и мечтать о том, чтобы спокойно полежать после обеда или проболтать до полуночи в палатке. Холм охра¬нялся солдатами. Видные археологи, съехавшиеся со всего мира, осаждали нас вопросами и предло¬жениями. В воздухе жужжали вертолеты, которые не приземлялись только благодаря строгим предуп¬реждениям, непрерывно передаваемым по радио с наспех сооруженной вышки для управления поле¬тами — это был еще один плод американо-россий¬ского сотрудничества.
Однако кое-что изменилось и к лучшему. Груп¬па инженеров установила зонд на машине на воз¬душной подушке, так что мы могли мгновенно снимать показания даже над самой пересеченной местностью. Турецкое правительство предоставило нам еще двух «кротов'» усиленной конструкции. Если требовались деньги или какое-нибудь оборудо¬вание, нам достаточно было только попросить — о таком археолог может лишь мечтать.
В следующие два дня мы сделали множество поразительных открытий. Прежде всего, зонд пока¬зал, что мы обнаружили целый погребенный город. Стены и здания тянулись во все стороны почти на два километра, а холм Кара-тепе стоял при¬близительно посередине. И это был действительно город гигантов. «Абхотов камень» оказался не зданием и не культовым сооружением — это был всего лишь один строительный блок, вырубленный из самого твердого вулканического базальта. Один из новых «кротов» сумел даже отбить от него кусо¬чек и доставить на поверхность.
Тем не менее нас преследовало какое-то неве¬зение. Не прошло и сорока восьми часов, как мы лишились одного из новых «кротов». С ним случилось то же, что и с первым: на глубине в три с половиной километра он перестал откликаться на наши команды. Неделю спустя мы потеряли еще одного «крота? — похороненным на дне земляного моря оказалось оборудование еще на полмиллиона фунтов. По небрежности пилота машина на воздуш¬ной подушке рухнула на барак, где разместились ту¬рецкие солдаты, и восемнадцать человек погибло. Зонд, правда, не пострадал, но газеты, по-прежнему не оставлявшие нас в покое, тут же вспомнили зло¬ключения экспедиции Картера-Карнарвона в 1922 году и сенсационные истории о «проклятии Тутанхамона». Один коллега, на сдержанность которого я, казалось, мог положиться, предал гласности мою теорию, согласно которой хетты Кара-тепе уцелели благодаря своей репутации магов, и это вызвало но¬вую волну сенсационных публикаций. И тут впер¬вые было упомянуто имя Г.Ф.Лавкрафта.
Как и большинство моих коллег, я никогда не слыхал о Лавкрафте — авторе мистических расска¬зов, умершем в 1937 году. В течение долгого вре¬мени после его смерти в Америке существовала даже немногочисленная секта поклонников Лавкрафта, возникновению которой способствовал его друг, романист Огаст Дерлет, неустанно пропаганди¬ровавший его произведения. Теперь Дерлет написал Райху письмо, где указал на то, что у Лавкрафта встречается имя «Абхот Нечистый» и что он там фигурирует в качестве одного из «Великих Древних».
Когда Райх показал мне письмо, моей первой мыслью было, что это розыгрыш. Мы справились в литературной энциклопедии и выяснили, что Де¬рлет — хорошо известный американский писатель, которому уже пошел девятый десяток. Лавкрафт в энциклопедии не упоминался, но, созвонившись с библиотекой Британского музея, мы узнали, что такой писатель тоже существовал и действительно был автором книг, на которые ссылался Дерлет.
Вскоре после окончания экспедиции, во время которой было найдено захоронение фараона Тутанхамона. несколько ее участников трагически погибли, что дало основания говорить о постигшем их «проклятии Тутанхамона». ** Лавкрафт, Говарл Филипп |1890-1937) — американский писателе-фантаст. Большая часть его произведений, преимущественно мистического содержания, нышла в спет после его с:мерти. Популярности их способствовала посвященная Лавкрафту книга другого американского писателя-фантаста — О.Дерлета, вышедшая в 1959 гВ письме Дерлета была одна поразившая меня фраза. Признавая, что он не может объяснить, где Лавкрафт мог слышать про «Абхота Темного»» — поскольку ни в одном хеттском документе, найден¬ном до 1937 года, это имя не встречается, — Дерлет добавил: «Лавкрафт всегда придавал большое зна¬чение сновидениям и часто говорил мне, что сюжеты многих рассказов пришли ему в голову во сне».
— Вот еще одно доказательство вашего «кол¬лективного бессознательного», — сказал я Райху. Однако он начал доказывать, что это, скорее всего, совпадение. Аваддон, или Аббадонна, — имя ангела смерти в древнееврейских легендах, а окончание «хот» — древнеегипетское. Некий бог «Абаот» упоминается в вавилонских документах, которые Лавкрафт мог видеть. Что до «Великих Древних», то таких персонажей автор мистических рассказов вполне мог выдумать сам.
— Зачем припутывать сюда коллективное бес¬сознательное? — закончил Райх, и я склонен был с ним согласиться.
Но несколько дней спустя мы вынуждены были изменить свое мнение. До нас наконец дошла банде¬роль с книгами, которую послал нам Дерлет. Я рас¬крыл рассказ под названием «Тень из другого времени» — и сразу же наткнулся на описание гигантских каменных монолитов, погребенных под австралийской пустыней. В тот же момент Райх, сидевший в кресле напротив, издал удивленное восклицание и прочел вслух: «Тот, кто живет во тьме, зовется еще и Ниогтха». Только накануне ве¬чером мы смогли приблизительно перевести надпись на Абхотовом камне: «И кони будут приведены парами перед лицо Ниогтхи». Я, в свою очередь, прочел Райху описание подземных городов из рас¬сказа «Тень из другого времени» — «могущественных городов из базальта с глухими башнями без окон», выстроенных «древним племенем полуполипов».
Больше невозможно было сомневаться в том, что Лавкрафт каким-то непонятным образом пред¬восхитил наши открытия. Мы не стали терять вре¬мя, гадая, как это ему удалось: сумел ли он как-то заглянуть в будущее — наподобие того, как это описано у Данна в «Эксперименте с временем, -.— и узнал о результатах наших раскопок, или тайна, скрытая под землей Малой Азии, открылась ему во сне. Это не имело значения. Перед нами встал дру¬гой вопрос: насколько произведения Лавкрафта были плодом литературного вымысла и насколько результатом прозрения?
Нам было немного не по себе: вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом — археологией, мы тратили время на изучение произведений писа¬теля, который публиковался большей частью в де¬шевом журнальчике «Странные истории». Мы постарались как можно дольше держать это в тайне и делали вид, будто целыми днями исследуем клинописные надписи, а тем временем сидели за¬першись в номере Райха (он был немного больше мо¬его) и читали подряд рассказы Лавкрафта. Когда нам приносили еду, мы прятали книги под подушки и принимались разглядывать фотографии надписей. Мы были уже научены горьким опытом и знали, что произойдет, если какой-нибудь журналист пронюха¬ет, чем мы заняты. Мы даже связались по видеофо¬ну с Дерлетом — дружелюбным и вежливым старым джентльменом с пышной седой шевелюрой — и по¬просили его никому не сообщать о своем открытии. Он с готовностью согласился, но заметил, что у Лав-крафта все еще немало читателей, и кто-нибудь из них может обнаружить то же самое.
Чтение Лавкрафта и само по себе было занятием интересным и не лишенным приятности. Этот чело¬век отличался незаурядным воображением. Читая его произведения в хронологическом порядке, мы заметили, что в них постепенно меняется место действия. В ранних рассказах оно обычно проис¬ходит в Новой Англии, в вымышленном графстве Аркхем, покрытом дикими холмами и зловещими долинами. Обитатели Аркхема — судя по всему, большей частью какие-то дегенераты, привержен¬ные к запретным наслаждениям и к общению с де¬монами. Значительное их число, естественно, плохо кончает. Однако понемногу тон произведений Лак-рафта меняется. Его фантазии из внушающих ужас становятся величественными, в них рисуются ги¬гантские промежутки времени, титанические горо¬да, сражения между чудовищными внеземными расами. Жаль, что он продолжал писать на языке литературы ужасов — несомненно, ради того, чтобы обеспечить своим книгам сбыт: иначе его можно бы¬ло бы считать одним из первых и самых лучших авторов в жанре научной фантастики. Нас интересо¬вал по преимуществу именно этот, более поздний научно-фантастический» период его творчества (хотя это не следует понимать слишком буквально:
«Абхот Нечистый» упоминается как раз в одном из его ранних рассказов, посвященных Аркхему).
Самое поразительное было то, что описания «циклопических городов» Великих Древних (это не полуполипы а те, кто пришел им на смену) совпа¬дало с тем, что мы теперь знали о нашем собствен¬ном подземном городе- Согласно Лавкрафту, в этих городах не было лестниц, а только наклонные пло¬скости, ибо в них обитали огромные существа, имевшие форму конуса со щупальцами; основание конуса было «оторочено каучукоподобным серым ве¬ществом, благодаря расширению и сокращению ко¬торого существо передвигалось». Зонд показал нам, что в городе, расположенном под холмом Кара-тепе, много наклонных плоскостей и, по-видимому, отсутствуют лестницы. А размеры его вполне оправ¬дывали эпитет «циклопический».
Нетрудно понять, что наш подземный город пос¬тавил перед нами проблему, с которой археология до сих пор еще не сталкивалась. То, что предстояло сде¬лать Лэйярду, раскапывая огромный холм, пред¬ставлявший собой остатки Нимруда, было сущим пустяком по сравнению с нашей задачей. По подсче¬там Райха, чтобы полностью вскрыть развалины, нам предстояло переместить около сорока миллиар¬дов тонн грунта. Совершенно очевидно было, что это нереально. Другой выход состоял в том, чтобы прор¬ыть к городу несколько широких тоннелей, которые заканчивались бы обширными подземными выем¬ками. Тоннелей должно было быть несколько, пото¬му что делать одну большую выемку мы не решались: человечеству который мог бы выдержать вес каменной кровли толщиной в три с половиной километра. Это означа¬ло, что весь город целиком никогда не будет раско¬пан, но с помощью зонда можно определить, какие его части представляют наибольший интерес. И да¬же для проведения одного такого тоннеля потребова¬лось бы вынуть сотню тысяч тонн грунта, но это было еще в пределах возможного.
Прессе хватило ровно недели, чтобы дознаться о том, что мы открыли для себя Лавкрафта. Это стало, вероятно, самой большой сенсацией с самого момен¬та нашей первоначальной находки. Газеты просто обезумели. После всех разговоров о гигантах, магии и темных богах только этого им и не хватало. До сих пор бал правили популяризаторы археологии, свихнувшиеся на пирамидах, и приверженцы теории всемирного оледенения. Теперь же пришел черед спиритов, оккультистов и иже с ними. Кто-то написал статью, где доказывал, что Лавкрафт позаимствовал свою мифологию у мадам Блават-ской * . Кто-то другой объявил, что все это каб¬балистика. Лавкрафт внезапно стал самым читаемым писателем в мире, его книги, переведен¬ные на все языки, расходились миллионными ти¬ражами. И многие из тех, кто их прочитал, пришли в ужас, решив, что мы намерены потревожить «Великих Древних» в их подземных гробницах и что в результате произойдет катастрофа, так живо описанная Лавкрафтом в «Зове Кталху».
Город, о котором шла речь в «Тени из другого времени», был безымянным, но в одном раннем рас¬сказе Лавкрафта он упоминается под именем «неве¬домого Кадата». Газетчики окрестили наш подземный город Кадатом, и это название приви¬лось. Почти сразу же некий маньяк из Нью-Йорка по имени Делглейш Фуллер объявил о создании Антикадатианского общества, цель которого состоя¬ла в том, чтобы не дать нам раскопать Кадат и по¬беспокоить Великих Древних. О состоянии умов в то время красноречиво говорит тот факт, что числен¬ность общества, первоначально составлявшая пол¬миллиона человек, очень быстро выросла до трех миллионов. Общество избрало себе лозунг: «Здравый смысл обращен в будущее; прошлое надо забыть!». Оно закупило рекламное время на телевидении и на¬няло авторитетных психологов, которые заявили, что видения Лавкрафта — прямое доказательство сверхчувственного восприятия, которое так убеди¬тельно демонстрировали Раин и его коллеги в Университете Дьюка*. В этом случае к предостере¬жениям Лавкрафта следует прислушаться: если пот¬ревожить Великих Древних, это вполне может привести к гибели человечества.
Делглейш Фуллер оказался хотя и маньяком, но неплохим организатором. Он арендовал обширный участок земли в восьми километрах от Кара-тепе, разбил на нем лагерь и призвал своих последовате¬лей приезжать туда в отпуска, чтобы всячески мешать раскопкам. Этот участок земли принадлежал какому-то фермеру, который с радостью согласился взять предложенную за него огромную сумму, и сделка состоялась прежде, чем успело вмешаться ту¬рецкое правительство. Фуллер прекрасно умел привлекать на свою сторону богатых женщин, склонных к всяческим причудам, и они в изобилии снабжали общество средствами. Были закуплены вертолеты, которые непрерывно маячили над хол¬мом, таща за собой на буксире плакаты с антика-датианскими надписями. По ночам те же вертолеты прилетали и сбрасывали на раскоп всевозможный мусор, так что по утрам нам приходилось тратить по несколько часов на уборку гнилых фруктов, овощей и консервных банок. Обитатели лагеря по два раза в день устраивали по ту сторону проволочной изго¬роди марши протеста, собиравшие тысячи участников. Только шесть недель спустя нам уда¬лось убедить вмешаться Объединенные Нации, кото¬рые прислали свои войска. К этому времени Фуллер сумел завербовать пятерых американских сенато¬ров, и они внесли законопроект о запрещении даль¬нейших раскопок Кара-тепе. Они, конечно, утверждали, что руководствуются отнюдь не суевер¬ным страхом, а благоговением перед давно погиб¬шей цивилизацией. «Имеем ли мы право. — говорили они, — нарушать ее многовековой сон?» Нужно отдать должное американскому Сенату: за¬конопроект был провален подавляющим большин¬ством голосов.

@темы: Стереотипы, Мозг, Фантастика, Художественная литература, Осознанность